Влюбленный пленник

– Доктора Дитера здесь больше нет. Он в Германии. Вы были другом Дитера, я расскажу, что случилось. Его бросили в тюрьму, пытали. Потом посол ФРГ смог вернуть его на родину. Иорданская армия вошла в сектор Газа, чтобы навести порядок, возможно, искали фидаинов. Они избивали детей, женщин, всех, кто был жив, всех, кого находила. Зная, что там есть раненые, доктор Дитер, монашка-медсестра и немецкий фельдшер отправились в сектор Газа с медицинскими саквояжами и лекарствами: спирт, перевязочные материалы, все, что нужно для неотложной помощи. Когда они только начали заниматься ранеными, их окружили солдаты. Они их избивали, вы знаете, как иорданцы умеют избивать. Дитера, фельдшера и медсестру отправили в тюрьму, ту самую, где были вы с Набилой Нашашиби и доктором Альфредо. Мой вам совет: постарайтесь, чтобы вас не особенно видели в Аммане.

Если бы он хотел сопротивляться,… но Дитер был немцем с возвышенной душой, преданный больным, он не замечал усталости, выносил большие нагрузки, по ночам бодрствовал с пациентами, которые поступали вечером, потому что им было одиноко; он мог ободрить их несколькими словами, предложить таблетку аспирина. Он был светловолосым, несговорчивым, но слабым.

В Дамаске я узнал, что бедуины победили. Из рассказа ливанского доктора я понял другое: палестинцы проиграли.

В лагере Бакаа столетний араб, главный в лагере, по-прежнему рано утром отправлялся на прогулку. Босиком, в белой одежде (abaya[55]), в белом шарфе вокруг головы, он выходил на рассвете, а часто еще и до рассвета. То есть, свой первый утренний намаз он совершал в пути. Он благоговейно слушал молитву, доносившуюся с ближайшего минарета. Затем вновь начинал свой хадж, медленно и спокойно шел к иорданским позициям – и даже переходил их, как будто не обращая внимания. Солдаты и офицеры приветствовали этого столетнего, еще такого бодрого, старца. Сам он отвечал на их приветствия лишь на обратном пути, то есть, пересекая позиции бедуинов во второй раз, но уже в обратном направлении.

– Они угощают меня чашечкой кофе. Один офицер был в Тунисе. Он добавляет в кофе флердоранжевую воду. Мне он очень нравится.

– Офицер?

– Кофе. Он меня успокаивает и помогает вернуться.

Когда солнце опускалось, старик спокойно возвращался в лагерь. Далеко в сумерках виднелась белая прямая тень, он шел без посоха, а за ним тянулась длинная черная тень, пока не исчезала совсем.

На пути туда он считал шаги. На обратном пути проверял, все ли точно. Сопротивление, скрытное и радостное, еще очень осторожное, только набирало силу. Расстояние до первых позиций иорданцев быстро подсчитали и произвели наводку. Фидаины приносили столетнему старцу котелок супа, а тот слушал первые звуки выстрелов, затем отправлялся спать в свою маленькую комнатку.

Однажды мне захотелось узнать, точно ли он считал или это просто легенда. Я задал вопрос Кариму, с которым он часто беседовал. В общем, старику было шестьдесят лет, а не сто. Благодаря своим глубоким морщинам, седым усам и бровям он скрывал свой настоящий возраст, он использовал морщины на своем лице, как фидаины используют овраги и лощины. Когда он возвращался, то примечал всё: от вооружения иорданцев до цвета их башмаков, любой кустарник, еле различимую пальму, количество и номера танков, он все видел и запоминал: время, часы, минуты, он повторял всё. На другом конце лагеря в большой палатке жили его две жены, а на базе семь сыновей-фидаинов.

Если я не ошибаюсь, Орден почетного легиона носят слева? Никто не замечал, что он вместе с другими медалями висит с правой стороны. Чем рисковал он, надевая его здесь, в пустыне? Как он умер? от старости? от усталости или от пули? Но ведь он умер? Очевидно, это было своего рода бахвальство: не скрывать свою игру. Когда он видел меня, его глаза смеялись: я был обманщиком, как и он. Не имея ни карандаша, ни бумаги, я ничего не писал, может, он наблюдал за мной и обо всем догадывался?

Два первых слога привели бы меня бог знает куда. Пале – это далеко. Палестинцев может описать все слово целиком. Четыре слога, чья загадка, наверное, от той, ночной, части их самых дорогих врагов. 28 сентября 1970 было лишь точкой на прямой линии времени, отмеряемом вашим грегорианским календарем, «сентябрь 70» становилось неким паролем, отягощенным страданием, которое ощущали сто миллионов человек.

В молодости Голда Меир была избрана «Мисс Палестиной». Филистимляне называли свою страну Филистией. Эти строки, и вся эта книга, всего лишь забава, вызывающее кратковременное головокружение, проходящее довольно быстро. Услышав слова «ислам», «мусульманин», я уже предчувствовал другие слова.