Влюбленный пленник

Последний цыганский табор мне довелось видеть в Сербии, как раз у въезда в деревню (или выезда из нее) Ужице-Пожега возле кучи мусора. Тем утром распряженные лошади тянули деревянные раскрашенные кибитки. Полуголые дети, увидев меня, бросились предупредить женщин, которые, в свою очередь, поспешили предупредить мужчин с грязными всклокоченными волосами, из-под которых виднелась лишь четверть лица с одним глазом, достаточно, чтобы разглядеть меня, а больше им ничего и не надо было. Потом исчезли и эти фрагменты лиц. Чуть позже появились две красивые женщины лет шестнадцати, они прошли, дерзко виляя бедрами, явно мне наперерез, и остановились у стены дома, провоцируя меня. Стоя напротив, но словно под защитой табора, который внимательно следил за ними, они медленно стали поднимать подолы своих длинных платьев с оборками, одно зеленое, другое черное с красными цветами, и, задрав их высоко, до пояса, продемонстрировали мне свои небритые лобки. Палестина – блуждающий спутник, перемещающийся в пределах арабского мира, а фальшивое племя, искусственный спутник Палестины, вращался вокруг нее, не ударяясь и не соприкасаясь. Эти племенные отходы продолжали вращаться на орбите, как когда-то, в Сербии, цыганские поселения, которые сербы держали на отлете, в стороне от своих привычек, своей морали и от себя самих, потому что это был их способ выжить. Если космический порядок требует наличия солнц, вокруг которых вращаются звезды, социальный порядок представлялся мне точно таким же; любое солнце сохраняет определенную дистанцию в геометрическом смысле этого термина. Этот космогонический закон социальных сфер так стар! а некоторые непредвиденные обстоятельства, ведущие к его нарушению: браки по расчету, безумные любови, победы какой-нибудь крошечной династии над соперниками, биржевые спекуляции и их катастрофические последствия, кружения земных и небесных тел, – на несколько мгновений придавали всему другой масштаб, это чтобы понять воздействие палестинской революции.

Израиль был солнцем, которое хотело быть самым особенным, коль скоро не может быть самым ярким и самым далеким в космосе, он стремился быть первенцем в расширяющейся вселенной, первенцем, появившемся после большого взрыва.

Став османской провинцией, Сирия считала себя матерью Палестины, которая оставалась территорией османской империи, но эта территория была пространством, где пребывали сильные мира сего, все, так или иначе, намагниченные Блистательной Портой, при этом каждое семейство пыталось оттолкнуть от нее других. В сентябре 1982, когда израильская армия из Восточного Бейрута перешла в Западный, Набила Нашашиби из-за своей внешности и палестинского акцента опасалась, что с ней будут дурно обращаться, ведь она была главным врачом госпиталя Акка, на краю Шатилы. Вместе с мужем она укрылась в квартире Лейлы, одной из последних потомков семейства Хусейни. Я попросил ее:

– Расскажи мне о Палестине под османами.

Мы сидели в роскошной гостиной матери Лейлы. Набила начала:

– В Палестине при османах было два знаменитых семейства, Хусейни и Нашашиби. Палестина, по-прежнему ведущая военные действия, была их общим садом.

Она окинула взглядом комнату, увидела вышитые подушки, ткани, произведения искусства, драгоценности, людей вокруг.

– Ты можешь отвезти меня во французское посольство? Мне здесь не по себе. Это место ненадежное.

По договоренности и согласию этих старинных фамилий, друзей-соперников, престиж каждого семейства основывался, с одной стороны, на родстве полуторатысячелетней давности, их происхождении, через Али и Фатиму, от пророка Мухаммеда, а с другой – на редкой в мусульманских странах открытости Западу благодаря обучению в европейских школах в городах Палестины и Ливана. Я догадывался, как изворотливо действовал ФАТХ и особенно Арафат, используя в своих целях эти семейства, которые, как мне казалось, некоторым образом сами его использовали.

Как должны были лечь карты (очевидно, здесь соединились любовь и деньги), если два эти семейства, во всем, казалось бы, чуждые одно другому, сегодня породнились в результате брака?

Я пишу это, потому что мне хочется, чтобы читатель, хотя бы на время чтения, помнил, что в Палестине разворачивалась сложная история, где слишком многие рвались к власти. Это пространство отнюдь не было пустым. Сильные мира сего, прежде всего, крупные землевладельцы, лишенные имущества Израилем, еще сохраняют престиж в глазах крестьян, потому что являются потомками Пророка.

Задолго до того, как стать фидаинами, они были палестинцами, все родом из одного уничтоженного леса, в котором по сю пору не засохли стволы двух десятков генеалогических деревьев, чьи последние ветки еще зеленели, а первым было как минимум полторы тысячи лет, а может, и больше, христиане и монофизиты при Византии, евреи и, наконец, мусульмане.