Влюбленный призрак

– Я хороню мать, в остальном все отлично.

– Это сарказм? Полагаю, да.

– Можно подумать, одного этого мало, теперь я обязана исполнить ее последнюю волю. Она поручила это не моему отцу, а мне! Почему бы родителям хотя бы немного не облегчить нашу участь, готовясь к уходу?

– Кому вы это говорите!.. – лаконично отозвался Тома́.

– Простите за прямоту, но время не ждет. Мне не приснилось, что вы вчера назвались музыкантом? На каком инструменте вы играете?

– Я пианист.

– Вас прислало само небо!

– Уверяю вас, это не так, хотя…

– Не примите меня за авантюристку, но я вынуждена попросить вас об огромной услуге. Я вам, конечно, заплачу.

– Что за услуга?

– У нашего органиста сегодня утром случился приступ. Прямо перед церемонией, это же надо!

– Он тоже умер?

– Нет, до этого не дошло, скорее внезапное помрачение рассудка. Как рассказал по телефону его друг, он, находясь в ванной, вдруг закричал, выскочил, как будто за ним черти гнались, и поскользнулся. Перелом ноги, сотрясение мозга. Короче говоря, смогли бы вы вот так, без подготовки, его заменить? Не пойму, чему вы улыбаетесь.

– Наверное, это нервное. Сломанная нога и сотрясение мозга, надо же!

Тома́ покосился на отца, рассматривавшего свои ногти и с трудом скрывавшего удовлетворение.

– Перестаньте так на меня смотреть! – возмутилась Манон. – Я обратилась к вам, потому что у меня нет другого выхода. Представляю, как чувствует себя мой отец!

– Мой тоже, хотя они в разном положении…

– Я думала, он…

– Где, кстати, сейчас ваш отец? – перебил ее Тома́.

– Присутствует при кремации, – ответила Манон, отвернувшись.

Ее взгляд был устремлен вглубь парка, где за кипарисами виднелась крыша отдельно стоявшего здания.

– Я не смогла, – грустно призналась она.

– Я согласен, – сказал Тома́, – но от платы отказываюсь. Что мне играть?

Манон инстинктивно уронила голову ему на плечо, ее глаза были полны слез. Тома́ принялся ее утешать, не смея взять за руку. Он нашарил в кармане пачку бумажных платков.

– Возьмите.

Манон вытерла глаза и внимательно на него посмотрела.

– В чем дело? – спросил Тома́.

– Ощущение дежавю. Идемте, я покажу, где вам расположиться.

Они направились к мавзолею. Раймон шел рядом, еще более невесомый, чем обычно. Прежде чем уйти, Тома́ захватил со скамейки матерчатую сумку, про которую едва не забыл.

Проводив его к органу, Манон сразу отошла. Появление первых приглашенных не позволило ей рассказать, как пройдет церемония. К счастью, органист оставил на пюпитре партитуру, разложенную в нужном порядке, а также листок с поминутным расписанием произведений. Тома́ не отказался бы порепетировать, но под куполом уже собралось немало народу. Он склонился над клавиатурой, пытаясь сориентироваться во множестве клавиш и кнопок. Электроорган мог звучать как скрипка, как гитара, как кларнет, как ударные, как гобой… как целый оркестр! Тома́ робко коснулся клавиши с изображением рояля и взял звучный аккорд.

– Неплохо… – пробормотал он, подстраивая звук.

Он посмотрел на матерчатую сумку с отцовской урной, которую успел спрятать за алтарем, и продолжил знакомство с инструментом, осторожно трогая клавиши кончиками пальцев.

Зал заполнился. Приглашенные, стоя перед своими креслами, молча склонили головы. Манон сторожила дверь, ветерок шевелил подол ее легкого платья. Повернувшись к Тома́ (он увидел, что глаза у нее красны от слез), она подала сигнал, что можно начинать.

Сначала он играл «Лунный свет» Дебюсси – без партитуры, потому что часто исполнял эту вещь и помнил ее наизусть. Его пальцы легко летали по клавишам, сопровождая внесение в мавзолей праха Камиллы. Бартель вручил урну дочери, та водрузила ее на алтарь. Бартель, встав у пюпитра, торжественно продекламировал строки Ламартина:

Какое дело мне до этих долов, хижин,
Дворцов, лесов, озер, до этих скал и рек?
Одно лишь существо ушло – и, неподвижен
В бездушной красоте, мир опустел навек!

В конце ли своего пути или в начале
Стоит светило дня, его круговорот
Теперь без радости слежу я и печали.
Что нужды в солнце мне? Что время мне несет?

Что, кроме пустоты, предстало б мне в эфире,
Когда б я мог лететь вослед его лучу?
Мне ничего уже не надо в этом мире,
Я ничего уже от жизни не хочу [5].

– Давние и верные друзья, вы собрались, чтобы проводить мою супругу в последний путь…

Тома́ воспользовался передышкой, чтобы глазами найти в зале отца. Тот устроился в третьем ряду и в заметном волнении не отрывал взгляд от алтаря.

Пока Бартель произносил надгробную речь, Тома́ разбирал ноты. Следующая часть вызвала у него сильное удивление.

– «Глория» Вивальди на фортепьяно?..