Влюбленный Шекспир

— Так, поведал кое-что из того, о чем говорит весь Лондон. Я ни за что не соглашусь переехать туда: не хочу стать всеобщим посмешищем.

— А ты и рада верить всему, что говорит какой-то полоумный подмастерье, да? — Уильям почувствовал невероятную обиду и гнев, но сумел сдержаться. — Как бы там ни было, лично мне ничего об этом не известно. Тем более, что завистники и злопыхатели всегда распускали мерзкие сплетни про поэтов и актеров; это повелось еще с тех пор, как умер Робин Грин и был убит Кит Марло.

— Мне эти имена ни о чем не говорят.

— О, если верить сплетникам, то выходит, что мы все безбожники, пьяницы и развратники и только тем и занимаемся, что прожигаем жизнь. Но будь это так на самом деле, разве смог бы пьяница и развратник посылать домой те деньги, что посылаю вам я, и вести разговоры о покупке такого дома, как Нью-Плейс?

— Я не знаю, сколько денег ты зарабатываешь. Я знаю только то, что тебя видели радостным и разодетым в шелка в компании твоих знатных друзей. И еще я знаю, что… Да ладно, не имеет значения. Дай мне поспать. Видит Бог, последнее время у меня не было возможности как следует выспаться.

— И все-таки, что еще ты знаешь?

— Ох… — Тяжело вздохнув, Энн отвернулась от него. — А еще ты сочинял стихи. И их принесли к мастеру Филду для издания.

— Мои поэмы? Так это было давно. Я привез домой «Лукрецию», хотя полагаю, что здесь ее никто не станет читать. Филд сам мне говорил, что мой отец лишь недавно прочел «Венеру», а ты вообще отказалась, назвала ее мерзостью или чем-то в этом роде.

— Ничего такого я не говорила. Но ведь та книжка про голую богиню.

— Ну да, про обнаженную богиню, которая развлекается с юным мальчиком в полях. Энн не поняла намека, но зато сказала:

— Нет, там были коротенькие стишки, и некоторые из них были про мужчин, а другие — про черную женщину. — Она захныкала. — А вот мне ты никогда стихов не писал…

— Сонеты? Ты говоришь о сонетах? Но как к Филду могли попасть мои сонеты?

— Я ничего не знаю.

Уильям выбрался из кровати и встал перед ней, его рубаха призрачно белела в темноте.

— Иди обратно в постель, — приказала Энн. — Ты уже дал понять, что все эти разговоры о тебе истинная правда.

— Ничего подобного. Просто стихи, которые я написал для друзей, попали в чьи-то грязные руки…

— Должно быть, в грязные руки тех же самых друзей. Ну вот что, можешь ложиться обратно, можешь не ложиться. Как хочешь. Можешь вообще уйти из дома, но только дай мне поспать.

— Нужно поговорить с Диконом. Я должен узнать, в чем дело. Ведь воры и предатели…

— Ричард сейчас в отъезде, и тебе об этом хорошо известно. И вообще, нечего тут скандалить. Твой бедный сын еще не успел остыть в могиле… — Энн снова начала всхлипывать. А потом вдруг сказала: — Я собственными глазами видела один из этих твоих так называемых сонетов. Он есть у меня.

— Не может быть. Где он? Откуда он у тебя? — Уильям подскочил к кровати и схватил Энн за горло. Она разомкнула его слабую хватку своими сильными руками и гневно воскликнула:

— Значит, теперь я во всем виновата?! Отстань, идиот! Я-то тут при чем?

Конечно же с его стороны это было неразумно, и он сам это понимал.

— Где этот сонет?

— Сонет может подождать до утра.

— Я взгляну на него сейчас же. — С этими словами Уильям схватил трутницу — ящичек с сухими щепками — и принялся чиркать огнивом, а затем отыскал при лунном свете подсвечник со свечой, который, казалось, стоял здесь еще со времен его детства. — Я узнаю, кто передал его тебе…

— Ричард…

— Ну да, и тут без Дикона не обошлось!

— Нет, ему, к твоему сведению, это передал другой Ричард — твой приятель мастер Куини.

— Дик? — Уильям оторопел. — Дик Куини?..

— Твое сочинение в моей книжке, вон в той. — Энн указала ее местонахождение, величественно поведя рукой, которая при свете свечи казалась теплой и огненно-розоватой. — Заложено между страницами.

Нахмурившись, Уильям взял в руки книжонку в дешевом переплете — набожный бред, идиотские пророчества, предвещающие пришествие Антихриста из Испании и конец света. Отыскал заложенный между страницами обрывок пергамента, при одном лишь виде которого у него защемило сердце: он вспомнил ту майскую ночь, когда дрожащие мальчишеские пальцы выхватили из-за пазухи этот злосчастный листок, когда искреннее чувство было поругано и растоптано, когда та темноволосая девушка лишь посмеялась над ним, а вместе с ней радостно заржал и ее новый ухажер… Сколько лет назад это было?

…Моя любовь черна, но что с того?

Она не ослепляет, только греет.

Разверзся ад, и я иду в него, Ведь ад такой и рая мне милее.

— Вот это да, — прошептал он. — После стольких лет… Я написал это еще мальчишкой. Еще до того, как узнал, что ты… Да, в тот день я как раз его и закончил. — Он жадно всматривался в строчки. — Конечно, дурацкие вирши, но ведь мне тогда было очень мало лет. — И тут Уильяму стало не по себе. Эти строки не потеряли своей силы, и у него не было никаких сомнений насчет того, чье имя скрывается за ними теперь. — Господи, — пробормотал он, — неужели это никогда не кончится?