Влюбленный

— Вот ордер на обыск! — строго говорит Зубков.

Снова останавливаю съемку. Отвожу Зубкова в сторонку.

— Валя, тебе дали ордер? — спрашиваю.

— Дали.

— Где он?

— У меня.

— Покажи.

Зубков достает из бокового кармана свернутый листок бумаги.

— Здорово! — говорю я. — Это то, что нужно! Ты понял? Спокойно достаешь из кармана ордер и суешь его в нос Неёловой. Понял?

Зубков согласно кивает и занимает исходную позицию.

Снова включаем камеру.

И снова тот же затор: ордер так и остается лежать в зубковском кармане.

— Валя, — решаю я, — возьми ордер в руку, сунь в карман и держи там, пока не подъедешь, ладно? Подъедешь, вынешь руку с ордером — и дело сделано, ладно?

От волнения ли, от излишнего ли старания, но и в следующем дубле Зубков делает то же самое: хватается за ружье вместо бумажки.

Нервозность передается группе.

— Дубль черты… чертыхар… тьфу ты… че — ты — хар — над — цатый! — кричит ассистент. — Поехали!

Въезжает во двор хутора телега, выходят на крыльцо Неёлова и Будрайтис, Зубков спрыгивает на землю, вынимает долгожданный листок…

«Ура!» — мысленно кричу я. А Зубков говорит:

— Вот ордер на ваш арест!

Арест? Откуда взялся арест? Речь идет об обыске!

Марина не выдерживает, закрывает лицо передником и начинает хохотать.

— Марина! — возмущаюсь я, хотя впору возмутиться Зубковым. Но жалко его.

— Валя, — обнимаю я Зубкова. — Молодчина!

Оговорку можно переозвучить.

К концу десятого класса у меня не оставалось никаких сомнений относительно выбора профессии. С того дня, как я увидел живых кинозвезд, мне стало казаться, что я тоже смогу когда‑нибудь добиться признания.

Часть третья

Единственным институтом, готовившим киноартистов, был Всесоюзный государственный институт кинематографии. В Москве находились еще и театральные учебные заведения, но они были театральные, так что меня больше тянуло во ВГИК, который заканчивали Бондарчук, Мордюкова, Рыбников…

Мама не спорила. Чтобы занять денег, ей пришлось обойти всех своих знакомых и друзей, и к июлю 1960 года она радостно протянула мне конверт:

— Двести рублей. Я думаю, хватит.

Экзамены предположительно должны были продлиться две недели. Затянулись же они на целый месяц и шесть дней. Сергей Герасимов, главный экзаменатор, задерживался на съемках, а он вместе с Тамарой Макаровой должен был утверждать нас на последнем туре. Первые же два они доверили рядовым преподавателям, из которых я помню лишь одного, симпатичного молодого человека по имени Юрий Ягодинский.

Атмосфера вступительных экзаменов известна всем, поэтому не буду долго на этом останавливаться, скажу лишь, что, сидя в коридоре и ожидая вызова, я был уверен, что провалюсь. Эта уверенность была вызвана тем, что вокруг оживленно, раскованно и весело (в отличие от меня) сновали красавцы и красавицы — с таким торжествующим видом, что можно было смело утверждать: мне, тихому, застенчивому провинциалу, в институте просто не хватит места.

К экзаменам по мастерству актера я подготовил все, что требовалось: монолог, басню, стихотворение, прозу. Но на первом же туре обнаружил, что лучше всего слушателями воспринимается отрывок из «Детства» Горького, в котором дед обучает маленького Алешу азбуке. Моя способность изображать стариков смешила, удивляла и в результате благополучно дотянула меня до последнего, третьего — герасимовского — тура. Абитуриентам, отобранным Герасимовым, оставалось после этого сдать лишь общеобразовательные предметы.

Мой дед из Горького рассмешил и Сергея Аполлинарьевича. Он подозвал меня к столу и спросил:

— Мне сказали, что ты у нас самый юный. Сколько тебе лет?

Мне было шестнадцать, но я так растерялся, что сказал:

— Пятнадцать!

— Пятнадцать? — удивились все.

— Фу ты! — спохватился я. — Что я говорю? Мне уже шестнадцать.

Герасимов благодушно улыбнулся:

— Да, ты много старше, чем мы предполагали.

Комиссия покатилась со смеху. Рассмеялся и я.

Вернувшись из Москвы, я открыл дверь нашей комнаты.

Мамы дома не было. Я нашел ее у трамвайной остановки.

— Как же ты похудел! — вырвалось у нее. — Почему телеграмму‑то не послал? Я бы встретила.

— Денег не было.

— Понятно… Ну как? — осторожно спросила мама.

Я вздохнул.

— Провалился… на последнем туре.

Мама обняла меня и сказала:

— Не огорчайся, сына. Я уже переговорила с руководством завода. Поработаешь токарем, а потом решим, что делать дальше.

Идя домой, мы говорили о чем угодно, но только не о моем провале в институт. Мама рассказывала, как дела у нее на работе, кого из моих одноклассников она видела.

Мама зашла в комнату первая. Я задержался у порога.

— Ну что, мамочка! — громко объявил я. — Встречай будущего артиста!

— Поступил?! — мама всплеснула руками. — Правда? А зачем же ты… Вот притвора! А я‑то и правда подумала…

Я думаю, мама раскусила мою игру сразу. Я был чрезмерно возбужден, лицо горело, я бегал по поселку, ища ее, — наверняка не для того, чтобы огорчить. Мама просто решила подыграть мне, так сказать, усилить радостный эффект.

Она была на седьмом небе от счастья.