Вместе

Гектор целыми днями носился по дому и саду. Видно, у Егора в двухкомнатной ему было тесновато, и сейчас он безумно радовался подвернувшимся просторам. Грир смотрел на пса и завидовал его беззаботности, вот уж кому не надо ни о чем думать. Ему все равно, чей это дом и имеет ли право он здесь находиться, он видит знакомого человека рядом, а значит – все в порядке.

У Гриши же от всей этой ситуации голова шла кругом. Если он не сын Михаила Романова, то какое право он имеет жить в его доме и на его деньги? Какое право он имел пользоваться этим всю жизнь? Ладно, пока мама жила с ними, но потом? И как она могла оставить своего ребенка на совершенно постороннего для него человека и свалить жить в свое удовольствие? Ведь она-то всегда знала правду! Неужели она не могла подумать о том, что ее сын будет чувствовать, когда все узнает? И что ему делать теперь?

А что сделает Михаил Романов, когда вернется через несколько дней из Канады и узнает правду? Захочет ли он видеть каждый день живое свидетельство того, что его жена ему изменяла? Ясное дело, не захочет. Не лучше ли Грише самому съехать из дома еще до его возвращения? Но куда? Он смотрел объявления в интернете: на съем даже самой малюсенькой студии заработанных им самим денег не хватит, а пользоваться счетом, оформленным для него Михаилом (называть его папой Гриша теперь не мог) он больше не собирался. Переехать к матери? Тоже не вариант, он все еще ощущал дикую злость и ненависть по отношению к ней. Понимал, что нельзя так, но ничего не мог с собой поделать, и теперь даже видеть ее не хотел.

Заявиться к отцу настоящему? Вот это был бы номер! «Привет, папаша! Теперь я буду жить с вами!» – Гриша усмехнулся, представив, как «обрадуется» Джели появлению братика. Самого Влада он ненавидеть не мог, но и прийти к нему не мог тоже. Да и захочет ли он его видеть? Зачем ему уже взрослый сын, выросший непонятно где и воспитанный непонятно как? Ведь он даже виду не подал, что знает правду, когда приезжал к ним за Джели. Держался так же холодно-дружелюбно, как и на съемочной площадке, полностью сосредоточившись на деле. Нет, своему настоящему отцу он тоже не нужен.

И Захар постоянно ходит загруженный, видно, тоже в шоке от того, что чужой мужик восемнадцать лет назад осквернил его семью и оставил там свой приплод. Который, к тому же, недавно был пойман полицией и объявлен конченым наркоманом.

Вот последнее было неправдой. Те несколько часов, что Грир провел в отделении, будто открыли ему глаза. Его посадили в камеру с двумя наркоманами, самыми настоящими. Один из них постоянно трясся и с визгом шарахался от любого шума, а второй был всецело захвачен идеей найти дозу. Почему-то он был уверен, что она спрятана в камере, докапывался до всех, обшарил все углы и даже разорвал свои карманы, пытаясь отыскать ее. Грише стало по-настоящему страшно, когда этот тощий, вонючий, красноглазый нарик схватил его за грудки и с абсолютно бешеным взглядом стал требовать, чтобы он отдал шприц. В тот момент он понял, что никогда не станет таким как они, никогда не будет даже пробовать нюхать, колоться и что там еще эти нарики делают. И что со спайсом тоже пора завязывать. Никакое актерское просветление и музыкальное вдохновение не стоят абсолютной потери человеческого облика.

Слава богу, Захар не говорил с ним о наркотиках. Не начал ругать, поучать или издеваться. Просто приехал и вытащил из этой унизительной ситуации. На вопрос Грира о том, как ему это удалось, Зар лишь пожал плечами: «Ну, я же юрист» – и не стал вдаваться в подробности.

Довез его на такси до дома, потом уехал и вернулся через полтора часа вместе с собакой Егора и всякими собачьими причиндалами. Гриша к тому времени спустил оставшиеся пакеты спайса в унитаз и удалил из компьютера все контакты и переписку с его продавцом. А когда вернулся Зар, надел наушники, включил погромче музыку и заперся в своей комнате. Он не хотел говорить с братом. Вообще ничего не хотел.

Вечером вторника к нему в комнату неожиданно зашел Егор:

– Привет, братишка! – весело сказал он и протянул руку для сложного ритуала приветствия, которым всегда с ним здоровался. Глупый детский ритуал из последовательности хлопков, тычков и пожатий, который однако же лет с тринадцати они выполняли каждый раз, когда случалось увидеться. Грир нехотя ответил, а потом тихо спросил:

– Ты не в курсе разве?

– В курсе, – пожал плечами Егор, серьезно глядя ему в глаза. – Но разве это что-то меняет? Ты всегда был и останешься моим братом, независимо от того, что и как творится там у родителей. Пошли вниз, я тебя со своей девушкой познакомлю. Мы, кстати, еду привезли из китайского ресторана. Там так офигенно пахнет, что если не поторопимся, наш бычара один все сожрет.

Бычарой они в шутку называли Захара, он был выше и чуть крупнее даже Егора, не говоря уже о Грише. И зная его аппетит, о еде действительно стоило побеспокоиться. Парень усмехнулся и пошел за братом на кухню.