Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына

В начале двадцатых вернулся в Советскую Россию «трубадур» Илья Эренбург, как и другой, не менее известный писатель, но куда более последовательный трубадур сталинизма Алексей Толстой. Несколько позже и Максим Горький. Это наиболее громкие имена. Но возвращались не только знаменитости. Были в их числе профессора, интеллигенты, бывшие царские офицеры и, конечно, дельцы, почуявшие, что НЭП открывает для них большие возможности (и в этом, конечно, обманувшиеся).

К таким дельцам принадлежал и Френкель, очень скоро загремевший на Соловки с десятилетним сроком — то ли за контрабанду, то ли за то, что не смог или не захотел заплатить непомерно большую взятку, затребованную ГПУшниками, а, может быть, за то и другое по совокупности. Осмотревшись и разобравшись в хаосе, который царил в концлагере, где зэки без всякого смысла тысячами гибли от голода, холода и тифа, Френкель выдвинул проект более упорядоченного использования их труда, чем купил себе свободу и карьеру в самом ГУЛАГе. Предложенная им система «оплаты» труда заключенных, чей хлебный рацион был поставлен в прямую зависимость от выработки, была бесчеловечна постольку, поскольку была бесчеловечна сама лагерная система. Летописец Соловецкого лагеря (и его бывший узник) Михаил Розанов, который свел воедино воспоминания бывших соловчан, по возможности отделяя факты от домыслов и лагерных «параш», указывает, что зэки оценивали Френкеля и его систему по-разному — кто с отрицательным, а кто и с положительным знаком.[857] «Опус» 1968 года написан до публикации книги М. Розанова, но опус 2002-го — после. Тем не менее, Френкель перекочевал из первого опуса во второй в том же «демоническом» облике.

О Д. П. Витковском и В. Л. Гершуни:

В. Л. Гершуни

ШЕД-1968: «В повести Д. П. Витковского „Полжизни“ есть абзац о еврейской наружности следователя Яковлева — следователя уже новейших хрущевских лет. У Витковского это упоминание сделано грубовато и собственно ни к чему. Евреи, по своей новейшей политической ориентации сочувственно относясь ко всяким лагерным мемуарам, в этом месте всегда неприятно оттолкнуты. И В. Г. спрашивает, а сколько еще попадалось Витковскому за 30 лет следователей-евреев?

В этой невинной оговорке — „за 30 лет“, когда естественно было бы спросить „за сорок“ или даже „за пятьдесят“, — суть еврейской несамокритичности по отношению к истории хоть дальней (фейтвангеровщина), хоть ближней. За тридцать лет Витковскому, может быть, и мало попадалось евреев на следственных местах, потому что именно со средины 30-х годов началась в органах замена евреев русскими, — но Витковский, который преследуется органами уже сорок лет, и был на Соловках, — очевидно, помнит время, когда трудней было увидеть следователя русского, чем еврея или латыша» (стр. 43).

ДЛВ-2002: «В повести Д. П. Витковского „Полжизни“ есть абзац о еврейской наружности его следователя Яковлева, уже новейших хрущевских лет. У Витковского это упоминание сделано грубовато, и евреи конца Шестидесятых, уже отшатнувшись от коммунистической власти и в этой новой политической ориентации сочувственно относясь ко всяким лагерным мемуарам, в этом месте всегда были неприятно оттолкнуты. Но вот В. Гершуни по этому поводу задал мне вопрос: а сколько еще попадалось Витковскому за 30 лет следователей-евреев?