Вместе во имя жизни

Ян встает и, будто сосна свои ветви, раскидывает руки. Такие руки — он словно впервые в жизни заметил их! И что теперь ему с ними делать? Складывать на груди, закладывать под голову — не маловато ли? Ими можно строить дома, держать плуг, ими можно оборонять u убивать, но можно и обнимать Марию. А как насчет того, чтобы держать корнет-а-пистон? Большой выбор, но как выбрать, когда не можешь, не смеешь выбирать? И все-таки ты должен!

Когда Мария принесла обед, они молчали. Ян не знал, что сказать, а Мария боялась заговорить. Разве она сама не знает, что любой вопрос завершился бы ответом: не могу, не знаю, нельзя.

Что знает Ян?

— Еще одну ночь я буду набираться сил. Это начало. Будь осторожна и приходи вечером. Тогда я тебе скажу, что собираюсь делать дальше.

И вот он снова один, и порой его мысли лениво ползут, а порой купаются в образах, в числах, сливаются к разваливаются, как подвергшиеся выветриванию скалы.

Когда Ян встает, он видит перед собой деревню. Но он видит ее иначе, чем в прошлом году. Иначе, чем вчера. Мысленно он идет от дома k дому, и никто не слышит того, что слышит он, что видит он, что чувствует он. Он всюду говорит, что бежал, и просит помощи. Он уже обошел полсела и не услышал ничего, кроме ответа на свое приветствие. И не услышит. Его родная деревня преломляется на «да» и «нет». И этих «да» становится все меньше и меньше, это он знает сейчас точно. Он знает, что его ждет. Он хорошо понимает, что он не один, но должен точно уяснить для себя, кто его друзья, а кто враги.

Вечер и Мария приближаются к лесу. Вечер — теплый и влажный, Мария — заплаканная. Вечер — равнодушно-истомный, Мария — испуганная.

— Они опять приезжали. После обеда, — говорит она Яну.

Ян ест медленно, и напрасно вы спрашивали бы его, что он ест. Он не понимает, что говорит ему Мария, не чувствует, как она гладит его волосы, он знает только одно и говорит ей это:

— Это конец. В деревню мне уже нельзя. Передай привет моим. Скажи, что приду.

Прощание — как песня. Чем тише, тем печальнее. Последние слова Ян произнес на одном дыхании:

— Куда-то надо идти. Еще есть места, которых смерть не знает. Буду их искать!

Если бы Мария обернулась, она увидела бы за собой лишь тьму. Пусть она идет, пусть молчит, ибо ее плач замкнет одиночество и страх будет сжимать ей горло до последнего вздоха. Пусть она идет, она слишком слаба, чтобы помочь Яну, и слишком любит, чтобы забыть. Так пусть хотя бы ненавидит. Пусть ненавидит все, что убивает ее любовь, что гонит Яна в леса. И всегда, когда страх пронижет ее существо, пусть она не заплачет, а полным именем назовет врага.

* * *

Небо медленно угасало, осенний ветер тщетно пытался лизнуть золото листьев, как он это когда-то делал, когда Ян подносил к губам корнет-а-пистон. Губы Марии потрескались, глаза не глядят. Туман притягивает снег, земля на поле остывает. Лужи продырявили деревенскую площадь. Время зевает над деревней, и день уже не вмещает в себя ничего, кроме воспоминания. Длинные ночи неумолимы, и, когда ветер ударяет в стекла окон, Марии слышится голос Яна. Сколько раз стояла она у окна или на крыльце, сколько раз доходила до леса… Она укоряет тьму, которая ничего никогда не скажет.

Дождь шел вперемежку со снегом. Близилось рождество. Однажды, когда деревня спала, свернувшись калачиком, как промокшая собака, а дома были, как картофелины в плетеной корзинке, которые тьма подмяла под себя, Марии показалось, что она слышит зов жизни. Когда она открыла окно, вошло привидение и проговорило человеческим голосом: «Можно?»

Спрашивай он хоть сто раз, не дождался бы ответа. «Да» застряло у нее в горле, и время, спрессованное опасностью, почти остановилось. Он стоял недвижимо. А потом рванулся, как безумный, и губы его и нетерпеливые руки вдруг умножились и стали десятками губ и рук, и, казалось, достаточно слова, одного слова, чтобы он стал сильным, как гром, и на деревню обрушился свет.

Мария не спрашивала, Ян не говорил. Он отдавал и брал, отдавал и брал, и вся ненависть превратилась в любовь, для которой должно было хватить одной-единственной ночи. Только под утро к Яну вернулась речь, и тогда он сказал голосом, показавшимся Марии оглушительным: «Когда будет можно, приду. Я нашел места, где живет смерть, но я иду с людьми. Мы убиваем смерть, отрубаем ей руки и голову, отрезаем ей дороги и свое оружие заряжаем ненавистью. К тебе я пришел за патронами. Когда дни станут удлиняться, начнет сокращаться время до возвращения. Моим передай привет от живых и молчание от мертвых. Я приду, жди меня!»

Было самое время уходить: утром пошел снег, и ночью к деревне вели уже только следы зверья.