Вместилище

Повисло кислое молчание.

…Кто-то давил на них сверху; кто-то там, наверху, очень старался и очень хотел выслужиться, ничего не понимая и ни в чем толком не разбираясь. Часть «загрязненных» была признана окончательно безнадежной. Пароксизмы человечности отметены в сторону. Что-то другое поставлено во главу угла. И тысячи — расстреляны… А мелкий саботаж, который они вели — потеря документов, ошибки в чертежах, — был направлен на то, чтобы отсрочить использование неудачного образца «насоса». Это штука низводила человека до уровня полного кретина, откачивая при этом поволоку — всухую. Они знали, что кто-то хочет доказать, что это единственный выход, что другого нет. И хотели оттянуть ввод в эксплуатацию «насоса» до тех пор, пока не удастся решить проблему. И поэтому обнадеживали в своих отчетах, тянули резину, играли с огнем. Они надеялись. Они были винтиками. Они были никто.

— Прошлое создает будущее, — сказал Глейзер. — Возможно, одна из самых сильных энергий, которая движет человечеством, это энергия заблуждения, — он заерзал в кресле. — Во всяком случае, это осознанный выбор… Между прочим, вы знаете, какие два выражения чаще всего встречаются в «Майн кампф»?

— Какие?

— «Добровольцы» и «добрая воля». Именно так! И ему удалось вызвать к жизни этих добровольцев. Воля миллионов слилась воедино.

— У нас таких возможностей нет. У нас вообще мало что есть…

— А вот и Палтыш!

Палтыш со значительной степенью трезвости опустился в кресло.

— Я не устоял на ногах и приложился к умывальнику лбом, — сообщил он.

И действительно — сногсшибательная гуля украшала его лоб.

— О каких возможностях вы говорите? Водка еще есть?

— Мы говорим о нас, — сказал Глейзер.

— Ясно, — сказал Палтыш. — Но ведь здесь не может быть разночтений? Давайте лучше выпьем. Я не хочу больше ни о чем думать.

— В другой раз может не получиться, — сказал Андрей.

— Я так не думаю.

— И только потому, Палтыш, что К. вовремя узнал и оказался рядом.

— Ладно, ладно! Хорошо, что же вы предлагаете?

— Да в том-то и дело, что пока ничего! Ясно, что инцидент на площади был организован. Ясно, что начинается охота. Ясно, что с «насосом» мы не успеваем, и тогда погибнут миллионы… Все это ясно. Но… — Глейзер пожал плечами и развел руками, демонстрируя их беспомощность. — Сопротивленцы из нас никудышные.

— А что с девочкой?

— Мне кажется, — сказал Андрей, — она тоже воспитанник «барака», такого, о котором мы ничего не знаем.

Брудзкайтис хмыкнул.

— Я теперь вообще ни в чем не уверен, — сказал он.

— Она, несомненно, влияла на то, что происходило на площади. Это она их туда стянула.

— Чтобы выбраться?

— Да, именно для этого.

— А где она теперь?

— Может быть, она снова надолго исчезнет. Как тогда, после театра…

— И что нам делать?

На этот последний вопрос никто ответить не мог. Они делали то, что делали.

Андрей, стиснув зубы, уперся лбом в спинку стула. Он очень устал. Он действительно очень устал. Ему хотелось закрыть глаза и обо всем забыть. Он чувствовал себя на удивление лишним человеком в этом неправильном мире. Он — это не он, а только какая-то пустота, преступная и леденящая пустота. Никаких мыслей не осталось в этой пустоте. Он превратился в бескрайний городской пейзаж. Снег кружится и ложится на крыши, и снег лежит по водостокам, и мостовые укрыты старым снегом, и новый валит с небес, и в душе тоже снег, много снега, и холодно, и чего-то не хватает, что-то оттуда вынули и положили вот эту омерзительную глыбу льда, склизкую, огромную, удушающую… никому не нужную и почему-то единственно верную…

— С семью язвами и тельцами! — торжественно сказал пророк. — И конь Блед!

Он сидел на подоконнике, полностью забравшись туда, сидел, подогнув колени и спиной к толстой белой стене. Он говорил, прилипнув носом к стеклу, неудобно выгнув шею. Может быть, он рассказывал им то, что там видел?

— Вот так пройдет эта эпоха, — предрек Глейзер, — а ее многие не заметят. Вы думаете, когда появится «конь Блед», многие поймут, что происходит? В крайнем случае, кто-нибудь пойдет и застрелится. Тот, кто знает больше всех.

— А может быть, и не застрелится.

— Да. Может быть, он застрелит кого-нибудь другого.

Пророк спустился на землю. Он слегка тряс головой, должно быть, волнение мешало ему. Взгляд его обрел осмысленность и присутственность.

— Вы знаете, в деяниях апостолов — они там все передрались. Когда Петр допрашивал Ананию, тот упал к его ногам замертво, как подкошенный. А затем то же самое случилось с Сапфирой. Понимаете?.. — пророк обвел их всех взглядом. — Однако, кажется, вам это неинтересно? — он беспомощно поглядел на Палтыша. — Это про «туманку», — пояснил он.

Глейзер сочувственно потрепал пророка по плечу.

— «Туманка»? — спросил Брудзкайтис.

— Это он так поволоку называет.

— Поволока, туманка… Один черт!

— Нам очень интересно, — сказал Глейзер.

Однако до пророка уже было не достучаться.

— Он вычитал эту историю в Библии.

— Ну, это ясно.

Палтыш сказал:

— Вот только Анания и Сапфира не были чудотворцами.

— А кем же?