Вначале будет тьма // Финал

Когда Марк не знал, что ему делать, кто виноват и, главное, как поступить, он имел обыкновение ходить на выставку, а если ничего приличного не показывали – что теперь случалось часто, так как многое из запасников музеев было перевезено в ненавистный Санкт-Петербург, продано в США или Европу, – то он шел в театр. Так как желания смотреть в десятый раз выставку Архипа Куинджи в Третьяковке, состоящую всего из десяти картин, у него не было, он решил отправиться на спектакль. Ничего современного видеть не хотелось – вечный сторонник новых форм, в глубине души он давно уже не понимал, что теперь происходит на сцене и какой интерес представляют страдания голограмм, и потому Марка тянуло на что-то классическое: в Малом театре ставили все еще живых классиков – Евгения Гришковца и Ивана Вырыпаева, например. Ему всегда был близок Вырыпаев, и он купил билет на «Солнечную линию». Зал, как выяснилось, был несправедливо пустым, и вместо прежних дам в шляпах здесь сидели постаревшие хипстеры, которых он не любил, но по поводу которых испытывал светлое чувство ностальгии.

Отдав за билет четыре тысячи рублей, то есть всего лишь цену чашки кофе, он сел в пятом ряду партера, думая об этой чертовой бомбе, – Марк уже прикинул, как ее переделать, как изъять ее внутренности и набить необходимой для работы начинкой. Он представлял себе это даже с каким-то аппетитом, как если бы думал о жареном поросенке, нашпигованном яблоками.

(на сцене)

ВЕРНЕР. А что еще нужно семье для появления ребенка, если не семь лет брака, погашение кредита и секс?

БАРБАРА. Нужна боль, милый.

ВЕРНЕР. Абсолютное непонимание всего! Сейчас я испытываю абсолютное непонимание всего.

БАРБАРА. А я испытываю боль.

ВЕРНЕР. А я, можно подумать, ем бабушкин пирог с вареньем!

БАРБАРА. Когда пара хочет ребенка, милый, то мужчина снимает трусы, женщина снимает одежду, мужчина ложится на нее сверху и говорит, я хочу ребенка, и они делают ребенка.

ВЕРНЕР. Но я несколько раз именно так и говорил, Барбара.

БАРБАРА. А еще снимают презерватив, дорогой мой.

Марку нравилась истеричность этой пьесы с «глухими» диалогами, как в его любимом театре абсурда. К тому же бомба представлялась сейчас ему уже не поросенком с яблоками, а собственным ребенком, проектом, который надо решиться сделать. Это его шанс войти в историю – он догадывался, что Андрей может продать бомбу не самым хорошим людям, и тогда все, прости-прощай, адьос, Москва или какой-то другой заштатный город! Ему и хотелось быть значимым, и было страшно на это пойти, как философу и, помимо прочего, гуманисту, ратующему за все права.

(на сцене)

ВЕРНЕР. Но я чувствовал, что еще не готов. Я чувствовал, что хочу, но что вот еще не сейчас. А теперь я вдруг почувствовал, что, кажется, я готов. Потому что, когда кредит больше не давит тебе на плечи, дышать становится легче и можно начать думать о продлении своего рода. Пускай наш малыш войдет в этот мир, свободный от кредита своих родителей.

«Пусть и правда все начнется с начала, пусть будет хоть каменный век, хоть еще какой, и долой эту цивилизацию, хотя людей в машинах и жалко, но зато – какая история, черт побери, какая история! – думал Марк. – Конечно, Достоевскому бы это не понравилось, но кто сейчас вообще его читает? Да и не нравился мне этот Достоевский никогда… А если верить Толстому, то роль личности в истории ужасно мала, так что сделаю я эту бомбу, не сделаю – в философском смысле все это не важно, это не имеет никакого значения, да и вообще – а существует ли время? Существуем ли мы, в конце концов? Это еще никем, никем не доказано».

(на сцене)

БАРБАРА. Синяя бабочка взлетела с розового цветка и полетела ровно вдоль солнечной линии. И вот именно эта солнечная линия и была тем разделом, той чертой, той стеной, разделяющей на два абсолютно разных мира мою жизнь и его. И синяя бабочка полетела ровно, ровно вдоль солнечной линии. Ровно, ровно вдоль линии. Ровно, ровно.

ВЕРНЕР. У меня нет никаких сомнений, что в глубине души ты хочешь как лучше.

БАРБАРА. Ровно, ровно.

ВЕРНЕР. Но ты хочешь, чтобы это «как лучше» было только для тебя. Ну в крайнем случае ты хочешь, чтобы мне было так же хорошо, как тебе, потому что ты твердо знаешь, как и кому должно быть хорошо, потому что так лучше для тебя.

«Да-да, именно что – так будет лучше для меня, – Марк улыбнулся сам себе и встал посреди спектакля, направившись к выходу. – Да, пожалуй, я это сделаю: в конце концов, как сказал в своей речи нобелевский лауреат Фредерик Бегбедер, “даже если земной шар рухнет, все будет не так уж и плохо: по крайней мере, не надо будет платить счетов за ЖКХ и смотреть на современное искусство”, – и этот парень, стоит признать, был чертовски прав».

Надев бежевый тренч и шляпу, он вышел на улицу. Шел дождь, небо затянуло серым, но Марку все равно – он в отличном настроении: да, он сделает бомбу.

16