Вне игры

Я спокойно в окно смотрю, а главное, помню, что совесть моя меня совсем не мучает, хотя это был мой любимый педагог. Класс тоже молчит. Он идёт на кафедру, начинает что-то писать. Ну, тут, конечно, у одной ябеды нервы не выдерживают, поворачивается она ко мне и громко так:

— Лепко, ну что ты молчишь, признайся.

Тут Бэ. Гэ встал из-за стола и с удивлением на меня смотрит. А я даже ухом не веду. Ну раз взялась за такую роль, надо же до конца её довести. А вокруг уже некоторые предательницы зашипели: «Признайся, признайся». В это время зазвенел звонок на перемену. Бэ. Гэ встал и говорит:

— Если тот, кто сорвал урок, не извинится, в следующий раз урока не будет. А сейчас — до свидания! — и ушёл к себе в лабораторию.

На перемене класс разделился на две части. Мои друзья поддерживали меня, а большинство требовало, чтобы я извинилась.

Кстати, однажды отец мне сказал, показывая газету «Правда»:

— Посмотри, какое страшное выражение — «подавляющее большинство»!

Я это запомнила на всю жизнь.

Как это ни странно, я с детства не любила большие скопления народа. Может быть, потому, что родилась и жила до 13 лет на площади Маяковского. Окна нашей комнаты в коммуналке театрального общежития упирались в стену Зала имени Чайковского. Но косвенно окна выходили на площадь Маяковского. А там по большим праздникам с 6 утра включали репродуктор, и под звуки: «Нас утро встречает прохладой!» толпа народа гуляла до поздней ночи. Так я с детства невзлюбила толпу и эти праздники. Не любила я ходить на демонстрации, не любила петь хором, маршировать в ногу, и вообще не любила, и до сих пор не люблю, никаких массовых мероприятий. Папа даже не догадывался о своём пророчестве, когда в детстве называл меня: «Моя из ряда вон выходящая личность».

При этом я люблю Театр, люблю зрителей. Испытываю к ним огромное чувство благодарности за доброе отношение к моему творчеству. Обожаю друзей, и вообще не бывает у меня никаких проблем при встрече с любыми людьми: будь то актёры, поэты, писатели или самые простые деревенские старушки. Как-то люблю рассматривать индивидуума, то есть Homo sapiens’a, отдельно от толпы.

Итак, «подавляющее большинство» считало, что я должна пойти и извиниться перед педагогом. В глубине души я, конечно, тоже так считала, но дать «толпе» подумать, что я пошла у них на поводу, не могла. Конечно, эти мерзкие отличницы и главные ябеды уже настучали на меня классной руководительнице, мало того, дело дошло до завуча. Во время урока русского языка в класс вошла завуч и попросила меня выйти. В коридоре она сказала мне:

— Вика, тебе надо пойти и извиниться перед Бэ. Гэ.

— Хорошо, — согласилась я, так как уже внутренне была к этому готова, и отправилась в кабинет физики.

Приоткрыв дверь, я увидела, что класс пуст, только в лабораторной горел свет. Я заглянула в маленькую комнату и увидела Бэ. Гэ., который делал что-то с приборами. Встав в дверях, я сказала тихим голосом:

— Простите меня, пожалуйста, это я лопнула пакет на уроке.

Бэ. Гэ. обернулся, лицо его просветлело. Он подошел ко мне очень близко и ласково сказал:

— Ну, что же ты? Я от тебя этого никак не ожидал, ты ведь знаешь, как я тебя люблю. — С этими словами он положил мне руку на грудь.

В глазах у меня потемнело. Я ударила его со всей силой по щеке и в ужасе выскочила из класса. Бэ. Гэ. умер для меня в эту минуту. Мне было 11 лет.

На другой год у нас появился новый, нудный педагог по физике, женщина. Но я возненавидела физику навсегда.

Когда мне было 14 лет, очевидно, переходный возраст, я как-то в классе потеряла сознание. Вызвали «скорую», делали какие-то уколы, потом решили отвезти меня домой. Носилок почему-то не было. Наш класс — на четвёртом этаже. Врач была молодая женщина. Это всё я узнала потом. Помню только, что, едва придя в себя, я почувствовала, что кто-то несёт меня на руках. Я приоткрыла глаза — это был Бэ. Гэ!

Я его простила.

* * *

Вспоминая себя в подростковом возрасте, я часто думаю, что была нимфеткой. Представьте себе, что в 13 лет я имела такой же рост и вес, как в 20 и как сейчас. Так что, наверное, глядя на меня, мужчины вокруг «забывали», сколько мне лет. Но при этом они могли помнить, что были друзьями моих родителей, они знали их многие годы, восхищались их талантом, и т. д. и т. п. Всё это вызывает у меня, мягко говоря, недоумение.

Вот один из них — «Сидор Матрасович». Он знает меня с детства. Мне, правда, уже 18, и я учусь в театральном вузе.

Однажды отец приходит домой весь сияющий:

— Слушай, Сидор Матрасович хочет поговорить с тобой! Он ждёт тебя завтра в театре в своём кабинете!

Вот это да! Разве могла я мечтать об этом! Бегу, лечу на крыльях, полная радостных предчувствий.