Когда я возвращалась, то везла с собой много подарков от друзей. На границе в купе вошла женщина-пограничник. Женщины всегда бывают строже, чем мужчины. Я, честно говоря, подумала: «Вдруг что-то нельзя везти?» Пани стала очень дотошно просматривать, что везут едущие со мной в купе поляки, и чем-то была явно недовольна. Резко повернувшись ко мне, она вдруг увидела на столике, среди документов, книжечку с вытисненным на ней знаком польской награды. Лицо её осветилось очаровательной улыбкой, она живо заинтересовалась, кто я и за что награждена, и, пожелав мне счастливого пути, вышла из купе, даже не спросив, что я везу.
Если в Варшаве меня встречали как звезду, сняли документальный фильм о моём приезде, возили по всей стране на машинах, наперебой приглашали в гости и заваливали подарками, то представьте себе, что творилось у нас на родине. Когда не кучка фанатов, а вся страна в любом уголке нашей необъятной родины узнаёт тебя в лицо. Все просят автограф, улыбаются при встрече, пропускают без очереди, хотят с тобой сфотографироваться. Умоляют приехать к ним на завод и что-нибудь рассказать о себе. «Что я могу рассказать? — удивляюсь я. — Я же не Гоголева». И вправду, мне всего 26 лет, я ещё ничего особенного не сыграла. Я вообще сама себе не нравлюсь в «Кабачке», я всегда собой недовольна. Я не могу выступать в концертах и просто повторять шутки из «Кабачка», — мне кажется, это стыдно. Но тогда они просят просто приехать, чтобы побыть рядом. И за это обещают заплатить! Я вообще думаю, что они сошли с ума. Нет! Вы что?! Никогда!
Здорово, правда?! Правда, приятно? А когда ты ни на минуту не можешь остаться одна? Когда в метро, в трамвае, в поликлинике, на пляже, везде тебя придирчиво рассматривают тысячи глаз? Когда ты уже не можешь быть сама собой? Тебя просвечивают, словно рентгеном, насквозь. И всем наплевать, что ты не спала всю ночь около больной матери, что у тебя недавно погиб муж, что ты бегаешь с одной работы на другую, чтобы хоть что-нибудь заработать и отвезти потом ребёнка к морю. Они буквально тычут тебе пальцем в лицо, недовольные твоим усталым видом. Они не хотят, чтобы ты ходила в этих старых сапогах, в этой перелицованной мамой курточке. Им не нужна эта обыкновенная женщина со стёртым лицом. Пани Каролинка, весёлая, беззаботная красавица, вот их кумир! Вот их идол! И ты бежишь тёмными переулками, опустив голову пониже. Ты стоишь в метро, уткнувшись лицом в стенку вагона, и даже целуя собственного мужа, с ужасом оглядываешься по сторонам, как будто воруешь что-то чужое.
Здорово, да? Вот ужас!
А вскоре и на работе тебе начинают тыкать в нос этим «Кабачком». «Как вы можете играть Лидочку в «Свадьбе Кречинского»?! Вам надо уйти из «Кабачка». «Какая же она Лиза в «Живом трупе»? Это же пани Каролинка!» А в кино: «Ну что вы мне подсовываете эту Каролинку? Ну это же несерьёзно!»
Но ты уже не можешь вырваться из этого порочного круга. И надо опять и опять доказывать, что ты актриса. И что у тебя есть своё, ни на кого не похожее лицо, и в жизни, и на сцене.
Помните годы так называемого застоя? Нет? А годы промышленного стриптиза? Это когда заходишь в магазин, а там все полки голые. Нет? Не помните? А когда за водкой и вином надо было часами стоять в очереди?