Вне игры

Мы вернулись в Москву через двадцать дней, Муська жила у нас и, казалось, съезжать не собиралась. Я не огорчалась, мне было с ней весело. Она рассказывала мне свои истории, поражавшие откровенностью, и пыталась научить меня правильно жить.

— Дура! Что же ты всё время вскакиваешь и бежишь мыть посуду за мужиком? Пусть моет сам, он же тебе предлаг’ал.

— Господи, что я, не знаю, как он вымоет, лучше я сама!

— Ну, я г’оворю — дура! Сег’одня он вымоет плохо, завтра лучше, а потом и совсем хорошо, а так — всю жизнь сама мыть будешь!

Я не послушалась Муськи. С тех пор мою посуду только я.

Пару раз она не пришла ночевать.

— Ты где? — волновалась я, услышав её голос по телефону.

— Та я у Сашки ночевала, — фыркнула она в трубку, — решила узаконить наш фиктивный брак.

— А как Семён? Ты что, разлюбила его? — пыталась понять я, когда мы снова сидели с ней на кухне за чашкой чая.

— Да пошёл он… г’адина такая! Он там со своей женой спит, а мне что, на стенку лезть? Знаешь, Муська, все они г’овнюки, я же тебе г’оворила. — И она начала обсуждать наших знакомых, комментируя периодически их сексуальные возможности с большим знанием дела. Я слушала, открыв рот, и не в силах произнести ни слова.

— Нет, ну твой-то мужик тебе не изменит даже по приг’овору суда, — бросила она мимоходом.

У меня в животе что-то дрогнуло и похолодело. «С ума сошла, оставляешь мужика с молодой бабой!» — где-то в подсознании мелькнули слова подруги. «Боже мой! Какая же я идиотка», — вдруг отчётливо подумала я и… засмеялась.

— Ты чего? — удивилась Муська. — Нет, правда, Сашка классный, мы с ним такое творили, всё-таки, как-никак, муж!

И она залилась весёлым смехом, плотоядно обнажая белые зубки. А я уже не могла остановиться, вся пошлость и банальность ситуации вдруг открылась мне, вся моя наивная доверчивость, вся глупость моих поступков и невольная дурацкая радость от того, что «мой мужик» оказался не как все, захлестнула меня, и я хохотала до слёз, до колик в животе. В то время как Муська вся корчилась от смеха, глядя на меня, в полной уверенности, что это её бесстыдные рассказы о Сашке так подействовали на моё воображение.

Через три месяца Муська съехала от меня, сумев удачно снять новую квартиру. Я невольно с грустью смотрела ей вслед, когда она выпорхнула из моего подъезда.

Премьера спектакля по Достоевскому «Пассаж в Пассаже» была назначена на 19 августа 1991 года. Я ехала в театр на трамвае, а по Ленинградскому проспекту шли бэтээры. Помню, как было страшно. Все смотрели в окна трамвая и молчали. В этой удушающей тишине я заплакала, и несколько женщин тоже. В театре все ходили как потерянные. Зрители пришли с цветами и толпились в фойе с испуганными лицами. Мы отменили премьеру и с охапками цветов вернулись домой. Муська пошла ко мне. Она была единственным человеком из театра, кто решил идти со мной на баррикады. Дома мы оделись в брюки и куртки, нарезали бутербродов и, взяв два термоса с кофе, отправились к Белому дому.

Удивительная там была атмосфера — несмотря на общее напряжение, люди встретили нас с такой радостью и теплотой; никогда ни до, ни после я не ощущала такого духовного родства, такого братства, какое царило тогда там, у Белого дома. Я увидела там много своих знакомых, с которыми мы давно не встречались. Совершенно чужие люди подходили ко мне и, улыбаясь, жали руки со словами: «Спасибо, что вы с нами». Все эти три дня слились в один. Сначала у меня было такое же чувство страха и неизбежности, какое бывает перед сильной грозой. Да и небо, помню, было какое-то закатно-красное, напряженное. Вдалеке уже слышался грохот танков, кое-где прозвучали выстрелы. Мужчины вставали в цепочку, крепко держась за руки. Все говорили почему-то вполголоса. На Арбате уже пролилась кровь, а женщины окружали танки, умоляя солдат не стрелять в своих. И эти вчерашние мальчики, привыкшие к безоговорочному подчинению командирам, сумели, среди грохота и неразберихи приказов, услышать голоса своих матерей и остаться истинными сынами своего Отечества.

А потом, когда утром третьего дня мы с Муськой, замученные, в пыльных куртках, с пустыми термосами в сумках, возвращались домой, небо вдруг расчистилось, и яркое солнце ослепило наши сонные, но счастливые глаза. Мы тащились к метро, а навстречу нам двигалась какая-то делегация. Среди этих весёлых, оживлённо говорящих людей я увидела элегантно одетую женщину с брильянтами в ушах, которая вдруг протянула к нам с Муськой руки и, обдав лёгким облаком французских духов, с недоумением спросила: «Куда же вы? Мы ведь победили!» Неожиданно я узнала Людмилу Максакову.

А потом началась совсем другая жизнь. Муська уже не работала в театре. Они с Семёном объединились и почему-то стали торговать конфетами. Однажды она заявилась ко мне без звонка с огромной неподъёмной сумкой.

— Что это? — в ужасе спросила я, пытаясь поднять сумку.