Вне подозрений

Он стоит у ведущей в парк аллеи, через дорогу от дома, прислонился к обвитой плющом стене. Свободно свисающие вдоль тела руки; джинсы с заниженным шагом, зрительно укорачивающие ноги; запрокинутая голова. Высокомерные манеры, густые локоны… Он словно ступил сюда со страниц какого-то романа Диккенса. Грэдграйнд. Хэдстоун. Инспектор Бакет. Стоит, ковыряет землю носком туфли. Но вдруг вскидывает глаза – и впивается в меня взглядом.

Я отшатываюсь назад, к кровати. Тяжело вздыхает матрас. Падаю плашмя на одеяло и замираю, уставившись в потолок. Значит, от меня не отстали… Полиция вовсе не «осознала ошибочность своих действий». Что за бесконечная пытка… Желудок сжимается, словно пожирая сам себя, и проваливается куда-то вниз, в копчик.

Наконец мир вокруг меня прекращает кружиться. Вот ведь глупость! Ставни-то закрыты, значит, никакой Периваль видеть меня не может! Снова с силой стискиваю челюсти. Как только ноги перестают подкашиваться, поднимаюсь и выползаю из комнаты. Вниз, в кухню. Постоять. И – в сад. Теперь между нами целый особняк. Хотя и этого мне кажется мало. Я по-прежнему чувствую взгляд Периваля. Но ведь он не может одновременно быть и перед домом, и в том окне наверху, у соседей!.. Это невозможно. Он просто до смерти меня запугал. Я прячусь за яблоней – отсюда ни одного окна не видно. Вокруг пробуждается природа: набухает почками вишня, плющ тянет по стене листья, похожие на когтистую лапу. На нижнем побеге примостилась малиновка и бодро крутит по сторонам рыже-серой головкой.

Меня знобит. Из дома погода кажется совсем летней, но на самом деле здесь холодно, как в разгар зимы. Трава в тени дома мокрая.

В задней стене забора, за грабами и домиком на дереве, есть «черный ход». Он ведет в проулок, заставленный мусорными баками. Несколько лет назад местные власти – вернее, нанятая ими компания – объявили проулок небезопасным (слишком извилистым и заросшим плющом), и многие соседи, обеспокоенные таким приговором, заложили этот выход со двора кирпичом. Многие – но не мы. Я за него боролась.

Мне мысленно виделась Милли-подросток, незаметно удирающая в эту дверь на тайный перекур. Я чувствовала себя в ответе за сохранение истории этого дома – шуршащую песню доставленного к черному ходу угля, позвякивающий мотив металлических бидонов с молоком… Историю, доставшуюся нам с тех времен, когда компании «Серко» на рынке услуг еще и в помине не было… Тогда Филипп со мной согласился, но в прошлом году при перепланировке сада вдруг решил проявить солидарность с соседями. А мне было не до борьбы – умирала мама…

Дверь не заложили, нет. Ее надежно загородил домик на ходулях – Миллин «шалаш на дереве». И теперь, чтобы до нее добраться, надо согнуться в три погибели и подлезть под деревянную конструкцию, неудобно извиваясь и сбивая локти. Занятие для того, кому по-настоящему приспичило.

Кеды моментально пропитываются влагой. Я подныриваю под шалаш, лезу между распорками в кусты, сбивая за шиворот дождевые капли, и вытягиваю вперед руку. Нащупываю засов, отодвигаю его. И изо всех сил толкаю дверь, разрывая вьющиеся по стене побеги плюща. Еще и еще. Наконец путь свободен.

Милли вернулась. Я позвонила Марте, и она провела дочь по аллейке в проулок, а оттуда – сквозь проделанный мной тайный ход. И ни Периваль, ни «акулы пера» ее не увидели – жалкий маленький триумф, вспышка радости. Я все стискиваю и стискиваю ее в объятиях, впитывая запах карандашной точилки, мастики и приготовленного каким-то особым образом чеснока, который добавляют в школьные обеды. Вот оно, мое счастье! И нет ничего важнее… Ничего.

Милли отстраняется:

– Ты меня раздавишь! И всю шею мне обслюнявила!

Стоя в проеме кухонной двери, за нами наблюдает Марта. На лице застыло странное выражение… Неприязнь? Отвращение? Не уверена. Наверное, ей просто одиноко, тоскует по дому.

– Послушай, – оборачиваюсь я к ней. – Раз уж я все равно дома, ты сегодня можешь быть свободна. Наверняка тебе есть чем заняться.

Ни движения, застывшая статуя. Потом слегка распрямляются плечи:

– Но мы с Милли собирались пойти плавать.

– Сходите в другой раз, – мягко говорю я.

По-прежнему – неподвижность.

– Но я говорила ей, что мы пойдем.

– Уверена, Милли не будет против. Солнышко, что скажешь?

Но обшаривающая шкафчик в поисках печенья Милли нас не слышит. Я с улыбкой поворачиваюсь к Марте, надеясь, что и она улыбнется в ответ. Зря.

– Это бассейн с искусственной волной, – произносит няня. – Милли, ты хочешь пойти, да?

Меня пронзает ощущение собственной ненужности.

– Доченька, Марта ведь к тебе обращается. Она предлагает сводить тебя поплавать. Или можешь остаться дома, со мной.

– А ты на работу не едешь? – уточняет Милли с полным печенья ртом.

– Не-а.

– Тогда я останусь, – решает она.

Похоже, где-то в доме сквозняк – иначе почему так громко захлопнулась дверь за уходящей Мартой?