Вне подозрений

Я поднимаюсь. Пол откликается скрипом. По другую сторону двери тут же раздается короткий вскрик Норы.

– О, Нора, прости, я не хотела тебя напугать! Господи, я и не знала, что ты придешь!

– Ничего страшного. – Она мотает головой, но ладонь при этом судорожно прижата к груди. На ногах – золотистые парчовые тапочки, в руках тряпка. – Я вернулась, потому что в четверг мне не дали хорошо прибраться.

– Спасибо большое!

– Простите.

– Нет-нет, это вы меня простите!

Она протягивает мне свою тряпку, и та вдруг распускается длинной лентой. Никакая это не тряпка. Это испарившийся пояс от моего домашнего халата.

– Я нашла его на вешалке. И понесла наверх. Правильно?

– Интересно, как он там очутился?…

Да что за ерунда? – пронзает беспокойная мысль. С чего это мои вещи вдруг стали всплывать в самых неожиданных местах? Я перестаю быть хозяйкой собственной жизни…

– Это здорово, что он нашелся. И вы – молодец! Спасибо!

Я искренне благодарна Норе. Но едва эти слова срываются с губ, как в голове появляется другая мысль – а вдруг все, что я сейчас говорю, записывается? Ведь за этой дверью нас слушает Джек Хейуорд…

Вечер. Дом полон шорохов и скрипов, а я погружаюсь в ванну. «Полная релаксация»… Даже она срабатывает не всегда. Долго-долго лежу, разглядывая свое колышущееся в воде тело. Поднимаю руку – медленно-медленно… Слушаю звук падающих с нее капель. На фоне бледного живота веснушки на руке кажутся особенно темными. Аня Дудек… Интересно, а какой была кожа у нее? Неужели такой же белоснежной, как моя?…

Филипп прислал сообщение: «Дорогая, что нового?» – но звонить я не стала. Опускаю голову под воду. Тишина… Только громкое бульканье, когда я с силой выталкиваю воздух из легких. Через окно видны лиловые облака, спешащие куда-то по подсвеченному фонарями небу. Синее, серое, оранжевое… Лондонское ночное небо никогда не бывает черным. Брызги дождя. Гул вертолетного пропеллера. Зависший над одной точкой звук, ножницами рассекающий воздух, то нарастает, то превращается в мягкий шелест… Из Вандсуорда сбежал заключенный. В Брикстоне конфисковали партию наркотиков. В Тутинге разоблачили группировку Аль-Каиды… Опасность подстерегает везде…

Дождь идет вовсю, и я прохожусь по дому, в каждой комнате распахивая ставни. Журналистов и след простыл. Льющаяся с неба вода одинаково успешно разгоняет что писак, что митингующих дебоширов. Уходя, Джек воспользовался центральной калиткой и быстро перекинулся несколькими фразами с дежурившим у нее мужчиной. Мики из «Миррор», надо полагать. Сразу после этого осаждавшие мой дом стервятники по очереди загрузились в машины – хлопанье дверей, урчание моторов – и отчалили. Казалось бы, я должна радоваться. Но не тут-то было… Эти люди служили буфером; они сдерживали нечто ужасное, перед чем (или перед кем?) я замираю в страхе, словно загнанный зверь…

По дороге в спальню мне чудится за матовым стеклом входной двери чей-то силуэт, очертания тянущейся к звонку руки… Нет, это просто колышущаяся тень оливкового дерева в свете уличного фонаря…

Воскресенье

Снова звонит Филипп. На этот раз я отвечаю. Заверяю его, что все более-менее улеглось.

– Ну и слава богу, – отзывается он. – Знаешь, как тяжело тут сходить с ума от тревоги за тебя?…

Притворная забота. Если ты так уж за меня переживаешь, отчего не возвращаешься?

– Как работа? Наверное, все тебя поддерживают и сочувствуют?

В голове проносится: «Поддерживают? И сочувствуют? Запретить мне приближаться к студии на пушечный выстрел – это теперь называется поддержкой?!»

Но вместо этого я тоном капризного ребенка сообщаю:

– Мне дали несколько выходных.

– Ну вот видишь…

Я подпираю лоб рукой. Раздражение и одновременно – полная опустошенность… Он даже близко не представляет себе, каково мне здесь.

– Да, вижу.

Как же наш вымученный обмен репликами с мужем отличается от живого и яркого разговора с Милли! На меня обрушивается море новостей: новорожденные ягнята и красивая пасхальная шляпка; велосипедные гонки с племянницей Айана, Роксаной, которой всего девять лет, а уши у нее, между прочим, уже проколоты! Я с наслаждением впитываю каждое ее радостное слово. На заднем плане слышен шум, доносящийся с кухни Робин – возня собаки, сопение малыша, звяканье посуды. Уютные звуки семейной жизни…

– Это потому, что Роксана наполовину испанка! – кричит Робин моей девочке. – Им уши при рождении прокалывают.

– Вместо обрезания? – комментирую я, когда няня берет у Милли трубку.

– Не хулигань, – звучит у меня в ухе строгий голос Робин. – Как ты, Габи?

– В полном порядке, – бодро заверяю я.

– Правда? Как отдыхается?

– Замечательно! Вы-то как?

Милли – просто сказка, говорит Робин. И с малышом чудесно справляется, и овощи чистить помогает. Овощи – это прекрасно, а вот как она чистит зубы? У дочери как раз меняются молочные на постоянные, одни выросли, другие – еще нет; вот она, бывает, и чистит их кое-как. Робин настолько меня изучила, что совершенно спокойно реагирует на мои волнения из-за подобных пустяков. Милли очень старается, уверяет она. И в подтверждение кричит куда-то в сторону кухни: