Вне подозрений

– Она в Суффолке у Робин, Филипп. На несколько дней, пока…

– Моя сладенькая Милли… Моя Гэб… А помнишь, как мы купались голышом в Корнуолле? Холод был собачий, да?…

– Да, было жутко холодно.

– Брррррр. Прямо зуб на зуб не попадал… Помнишь, как нам было холодно?

– Помню. Очень-очень холодно.

– Ты по мне скучаешь?

В трубке слышны музыка, крики, взрывы смеха, пение. Банкет в китайском стиле. Караоке и саке. Много-много саке.

– Скучаю. – Дверь за мной закрывается с легким щелчком. – Угу.

Я распахиваю калитку и сворачиваю налево, к парку. Глаза жжет от слез.

– Когда ты вернешься?

– В конце недели. Обещаю, если получится. Может, раньше.

Аллея и деревья остаются позади. Ну зачем, зачем он позвонил… вот такой?… Почему только сейчас? Ничего не вернуть…

Передо мной простирается парк – безлюдный, зеленый. Необъятное святилище: деревья, темные углы и укромные местечки…

– Люблю тебя! Уверен, скоро увидимся. Пока-пока. – Голос постепенно отдаляется, будто кто-то оттаскивает Филиппа от телефона.

Я иду по дорожке. Под ногами поскрипывает гравий. Мобильный оттягивает карман и при каждом шаге бьет меня по бедру. Очень хочется обернуться. Но я сдерживаюсь, продолжая свой путь через парк. Очень хочется. Не буду! Шаг вперед. Еще один. Вот так. Плечи расправить.

По сторонам я не смотрю.

Вот и то самое бистро/бар/кафе. Темное дерево и металл, стулья «Эрколь» и винтажные настольные лампы в нишах. Джек подкрепляется маслинами и какими-то обрезками ногтей.

Я на секунду замираю в дверях. Надо собраться, «надеть» соответствующее выражение лица. Развожу плечи и спокойно направляюсь в сторону сидящего ко мне спиной Хейуорда – словно мы с ним старые друзья, ведущие заурядную, ничем не примечательную жизнь.

– Что, не вытерпели? – склонившись к его уху, усмехаюсь я.

Он возмущенно оглядывается:

– Да я целый день не ел!

– Точно! Особенно утром, когда худели на глазах, запихиваясь заварными пирожными.

– Ах, да. Я и забыл, что вы были там со мной.

– Мило!

Я снимаю пальто, вешаю его на спинку стула. Здесь людно. Публика разношерстная – заскочившие после работы холостяки; выбравшиеся на свидание парочки; мамаши, усердно потчующие маленьких детей остывшим картофелем фри (в нашей округе такие мамаши с детьми и картошкой водятся везде, даже в ночных барах с невинными названиями «Страшный суд» или «Преисподняя»). На меня никто не обращает внимания, но я все равно торопливо сажусь и прикрываю лицо рукой.

На столе стоит модный французский графин с красным вином. Мы разыгрываем коротенькую пантомиму: Джек преподносит мне бокал, я, кивнув, его принимаю и, откинувшись на стуле, делаю большой жадный глоток. Минуя вены, вино устремляется прямиком в голову. Я прикрываю веки. Жду… Пусть алкоголь поскорее смоет из памяти разговор с Филиппом…

Открыв глаза, натыкаюсь на хмурый взгляд Хейуорда.

– Новая прическа?

– Да, постриглась.

– Она вас молодит.

– Спасибо. Я…

Он запускает руки в свою собственную шевелюру, будто проверяя, на месте ли она.

– Как же я рад, что вы пришли! Знаю, нам есть что обсудить, но сперва… Господи, это задание… этот мужик…

Понятно, обсуждать прическу мы, значит, уже закончили. Ладно.

Джек говорит и говорит. Об отце погибшего мальчика. О том, как сразу после взрыва он кинулся вниз в холл гостиницы, как расчищал и обыскивал завалы, таскал кирпичи и обломки, как вглядывался во фрагменты чьих-то тел, требовал ответа от полиции, чиновников, больниц; как обклеивал курортный городок объявлениями. И как в конце концов спустя неделю отчаянных поисков проехал пять часов через пустыню в морг, расположенный на другом краю Египта. И увидел там тело своего сына…

Подойдя в своем рассказе к этому месту, Джек принимается закатывать рукава белой рубашки. Медленно. Тщательно. Отворот за отворотом. Он старается держаться, но напряженные, вымученные движения дрожащих рук его выдают.

– Тем временем его с женой и еще двумя сыновьями переселили в другой отель, гораздо шикарнее, чем тот, что они оплачивали. И знаете, как они проводили время, не занятое розысками? Сидели у бассейна. Представляете? Не знали, чем еще себя занять.

– Да, жуткая банальность трагедии… – Я трясу головой. – Жизнь продолжается, несмотря ни на что. Дети требуют купить колы. Вещи пачкаются. Они, наверное, даже стирали вручную трусы в отельном номере…

– У них закончился солнцезащитный крем. Пришлось покупать в магазине при гостинице.

– Бедняги!

– Жену я не видел, она не захотела со мной встречаться. Зато слышал через стену. Она непрерывно мыла посуду.

– Боже мой… Потерять ребенка, да еще так ужасно!

У меня вырывается тяжелый вздох. Безнадежная конечность смерти… Нет, невыносимо! Внутри вскипает, как родник, глубокая, мучительная жалость к этой несчастной матери, к ее мужу. Разрастается, льется через край. Медленно успокаивается. Все люди – это чьи-то дети. Аня. Элфи, мальчишка-кусака. Милли… Даже мысль об этом меня убивает.

– Он рассказывал все в мельчайших подробностях.

– Может, ему казалось, что если снова и снова прокручивать все события, они вдруг чудесным образом изменятся… И у истории будет совсем другой конец…