Вне времени

«Лорка» - подумал профессор и отложил ложку. Гул моря был слышен и здесь. Такое впечатление, что Хальмер-Ю до сих пор шел по какой-то песчаной косе, омываемой то голубыми, то серо-стальными пенными узкими глыбами волн. Профессор встал, и попытался вглядеться вдаль. И голос вспыхнул опять. Задрожал, словно сорвался со струны, но тут же окреп…

Море смеется

у края лагуны.

Пенные зубы,

лазурные губы...

- Девушка с бронзовой грудью,

что ты глядишь с тоскою?

- Торгую водой, сеньор мой,

водой морскою.

- Юноша с темной кровью,

что в ней шумит не смолкая?

- Это вода, сеньор мой,

вода морская.

- Мать, отчего твои слезы

льются соленой рекою?

- Плачу водой, сеньор мой,

водой морскою.

- Сердце, скажи мне, сердце,-

откуда горечь такая?

- Слишком горька, сеньор мой,

вода морская...

А море смеется

у края лагуны.

Пенные зубы,

лазурные губы.

Голоса гитары и человека исчезли так же внезапно, как появились. А, может, их и не было никогда? Может, это память проснулась? Только чья и о чем? Хальмер-Ю машинально дотронулся до столба и нащупал под ладонью какие-то выпуклости на металлической трубе. Похоже на буквы. Он достал носовой платок из кармана и начал стирать налет ржавчины. Под ней обнаружилась надпись, сделанная когда-то при помощи сварки: « Колхоз имени памяти прошлого». Более там не было начертано ничего. Ни даты. Ни имени.

Шаг 18

- Этот мир – не только наш. Он общий. Мироздание принадлежит всем. И оно – мыслящее. Это – главное его свойство. Запомни мои слова, дочка.

Пржевальский с Дзелиндой только что позавтракали и теперь завершали чаепитие, собираясь на прогулку по Ариведерчи. Антон Макарович в белоснежной романтической рубашке с широким открытым воротом выглядел впечатляюще. О дышащей юностью красоте Дзелинды красноречиво говорило не только ее платье, но и сияющие глаза.

Они шли по краю влажной после легкого дождя деревенской дороги в сторону центра села.

- Я давно хотел рассказать об одном удивительном явлении.

- Каком, папа?

- О пчелином улье.

- Зачем?

- Улей – интереснейшее живое существо. Улей обладает разумом, хотя про каждую отдельную пчелу я бы так не сказал. Каждая в отдельности – лишь часть общего. Причем, пчела вне улья существовать не может, ей нужно сообщество…

- Для чего ты мне всё это рассказываешь? Про какие-то ульи, каких-то пчёл непонятных… Мне всё это неинтересно, папа. Я не пчеловод. И вообще, куда ты меня ведёшь? Я устала от твоих загадок. Говори прямо.

- А мы как раз уже пришли. Видишь это старенькое одноэтажное здание?

- Вижу. И зачем мы здесь? И что делают в этом здании вон те женщины косоедовские? Я заметила, как они туда прошмыгнули! Не нравится мне всё это!

- Я решил раскрыть перед тобой все тайны, ты взрослый человек. Пора тебе знать правду. Всю правду, которой ты так мучительно добивалась от меня. И вот мы – здесь. У самого начала. У истоков сокровенной главной тайны селения Ариведерчи.

- И что же там?

- За этой старенькой дверью сокрыта нечто настолько непохожее на то, к чему ты привыкла, что… В общем, так: сейчас ты узнаешь, наконец, откуда появляются дети!

Дзелинда расхохоталась, недослушав пафосную отцовскую речь.

- Папуля! Ты всё проспал! Я уже много лет - не маленький ребенок и давным-давно всё знаю и понимаю. Ну, ты меня и насмешил!

Вдали послышалось обиженное ржание, а затем – яростное цоканье копыт. Это стучали об асфальт свежие подковы воздушной лошади господина Пржевальского. Но скачущая ещё не успела добраться до хозяина, когда из ниоткуда появился улыбчивый солнечноголовый ариведерчевский подросток. Он взял Дзелинду за руку и, молча, повел её в загадочный дом.

- Папа, а как же ты?

- Не беспокойся за меня. Мы с лошадушкой снаружи потерпим, постоим. Мне там смотреть не на что, нагляделся прежде.

- Когда это?

- Когда тебя на свете-то ещё не было, дочка.

Дверь скрипнула, впустила гостей и тут же захлопнулась за ними. Улыбка сошла с лица Антона Макаровича. Он очень медленно и устало смежил глаза, в которые уже хлынули бессрочные воспоминания…

Жили-были две слезинки-близняшки, каждая в своём глазу. Жили они, не тужили, и не только не знали, что у каждой из них есть сестричка, но даже и не подозревали, что сами-то они есть. Ничегошеньки они не знали и были счастливы.

Но однажды глазки сильно-сильно заморгали, крепко-крепко зажмурились, и скатились слезинки к самым краешкам глазок, а потом не выдержали и побежали нечаянно. И вот добежали они до носика, а с него – до щёчек, а со щёчек – к уголкам раскрытого ревущего ротика, а оттуда – к подбородку. Подбородок был маленький, детский, слезинки увидели на нем друг друга, подбежали, обрадовались, поцеловались, обнялись и стали одной слезинкой, только чуть побольше.

Увидела слезинка далеко-далеко внизу землю да как прыгнет с подбородка, как полетит к земле! Упала она, растеклась немного и превратилась в тёплое солёное море, только очень-очень маленькое море, совсем маленькое, но всё-таки настоящее. Завелись в море рыбки всякие, хвостиками замахали, гуляют туда-сюда, от берега к берегу.