Вне закона

— Надо, чтобы их к ордену представили,—  запальчиво, словно предвидя возражения, говорит Баженов,—  к Красному Знамени — не меньше. Они и Брестскую крепость защищали.

В мое плечо больно впиваются чьи-то пальцы. Позади с лицом буйно помешанного стоит Ефимов. В глазах его, устремленных на Лапшина, и радость, и горе, и гордость, и стыд...

— Он, Голубев, и жена тоже... — говорит он срывающимся голосом,—  их посадили ни за что в тридцать седьмом. Самсонов хотел Голубева в штаб взять, но когда узнал... Я от-стоял их тогда...

«Чему ты удивляешься? — хотел я спросить Ефимова. — Тому, что Голубев не дал своей обиде перебродить в ненависть?»

— Тогда мало Красного Знамени,—  распоряжается Баженов. — На орден Ленина надо!

Такую обиду забыть может только настоящий человек!

Над лагерем начинают вдруг очередями рваться разрывные пули, и на какую-то долю секунды все застывает — все, кроме ветреной светотени в лесу. Самсонов приседает... За хлестким треском разрывных слышен близкий всхрап мотора, трещат под гусеницами танка бревна Горбатого моста. От моста напрямик — шестьдесят метров до лагеря! Падают, плавно кружатся сбитые пулями листья. Это лупит пулемет из танка...

Толчок в ноги — взрыв! И разноголосый рокот мотора, и вопли автоматов, и частая-частая дробь пулеметов — и все утопает на долгую минуту в громовом ударе. Гулко охает лес.

— Что... что это?! жалобно спрашивает Самсонов.

4

Грохот стрельбы на том берегу реки вздымается с новой силой, с новым ожесточением, но не слышно уже ни рокота танка, ни разрывов пуль над головой.

— Мост полетел! — кричу я Самсонову. И с трудом сдерживаю желание встряхнуть его силой: нельзя так, на тебя смотрят, ты же командир!.. Куда девался чванливо-надменный вид, начальственная осанка!..

— Что с медикаментами делать? — подбегает к Самсонову Юрий Никитич. Этого обстрел не прижимает к земле, этот спокоен и деловит. — Раненые к эвакуации готовы!

— Командир велел закопать лишние медикаменты,—  отвечает Самарин за Самсонова.

Он все время держится рядом с капитаном. — Самые нужные раздать бойцам.

Я хватаю Никитича за руку, волоку за собой.

— Давай! Давай! Мы сами закопаем...

Баженов быстро возвращается с двумя лопатами. Не так-то легко управлять лопатой одной рукой. Левая рука дергается бессильно. Рана, рука, плечо — все горит. Но воздух в лагере тоже горит, пышет жаром, заглушает боль... Минутами так и подмывает бросить лопату, кинуться в кусты, бежать, бежать... Но все молча делают дело. У Блатова вон уже все лошади в хомутах...

Юрий Никитич ловко сортирует перевязочный материал, инструменты, пакетики и склянки с лекарствами. Одни запихивает в санитарную сумку, другие кладет осторожно в ящик. Люда наскоро перевязывает голову раненого. Это Верзун — спасенный нами в Церковном Осовце партизан. Вода льет с него ручьями. Он только что переплыл Ухлясть. На гимнастерке — кровавые размоины...

Немцы пьяные вдрызг! — рассказывает Верзун. — Гонят впереди мирных жителей с бороной по шляху. Мин, сволочи, боятся! Фроловский лагерь горит. Лагерь Курпоченко тоже расчихвостили... Я с Аксенычем сюда приплыл. А про Голубева слыхали?..

Каратели палят наугад — разрывные щелкают высоко над головой. Будто на деревьях, над шалашами сидят немецкие «кукушки». Что-то стучит на том берегу Ухлясти... Мы забрасываем ящик землей, утаптываем рыхлый бугор сапогами. Неужели еще только шесть часов?! На нас с воем и грохотом обрушивается небо. Это «стрекоза» пронеслась над лагерем...

— Давай крест сюда воткнем,—  говорю Баженову. — Пусть немцы думают — могила.

А то раскопают. Ломай командирский стол!

«Скорей, скорей, скорей!» Я бросаю то и дело тревожные взгляды на лес вокруг лагеря... В любую секунду, в любом месте могут появиться немцы. Их задержал взорванный мост. Надолго ли? Они могут отыскать брод... Разве трудно переплыть узкую и мелкую речушку? Почему Самсонов не выставит заслон? Стучат!.. Они уже занялись мостом. Саперы стучат топорами!

А поодаль, у коновязи, начхоз Блатов преспокойно занимается своим делом. Хозвзвод давно брошен в бой, но Блатов один сумел подготовить обоз к эвакуации. «У меня хозяйство завсегда в струне»,—  любит он повторять.

Кухарченко не спеша ведет мотоцикл. За ним бежит Женька с огромным мешком на спине, с корзиной в руках...

— Гады! Бензобак пробили! — рычит, матюкается Кухарченко. — Женька, дуреха! Кидай сидор, жми за канистрой! А ну живо, а то як блысну! — «Командующий» недовольно поглядывает на бегущих, укладывающих что-то в мешки бойцов... Лешке явно не нравится вся эта катавасия, но ему на все наплевать — лишь бы спасти мотоцикл.

— Дался тебе твой мотоцикл! — ругается Женька. — Вещи спасать надо!

Ефимов дергается, когда близкая разрывная рвет воздух, ноздри его вздрагивают, глаза

— мутные от страха...

— Уходить надо,—  говорит он непослушным голосом Самсонову. — Их тысячи. Уйдем из этого проклятого леса, навсегда уйдем. К востоку еще путь открыт. Подводы готовы. Объявить?..