Вне закона

И Кедрачев в душе соглашался с ним, Палий всегда оказывался прав. Конечно, он должен разгадать загадку завещания Палия, он и разгадает ее.

Кедрачев закончил бритье, нашел флакон с туалетной водой, обтер подбородок и вернулся в кабинетик. Было уже светло. Он выключил лампу, собрал документы, сложил их в сейф, заставил книгами, а нужную папочку взял с собой и направился к Нике в спальню.

Она лежала, обхватив подушку, прижавшись плотно к ней щекой, обнаженная, только одеяло было зажато меж ног; видимо, спала беспокойно — простыня скомкана. Он постоял, разглядывая ее; вот же — некрасивая, со складками на животе, а вызывала в нем такое желание, даже сейчас оно вспыхнуло в нем. Владимир Петрович присел на край кровати, провел рукой по щеке Ники, и она медленно открыла глаза, они были еще туманны, в них не отражалась пробудившаяся мысль; Ника бесстыдно потянулась, и тогда словно озарение вернулось к ней:

— Ты… прочел?

Она приподнялась на локте, заглядывая ему в глаза.

— Да. Вот это, — протянул он ей папочку, — очень важно, ты спрячь где-нибудь у себя. Лучше в Москве… Хорошо?

— Да-да. — Теперь она села, прикрылась одеялом. — Господи, какой у меня будет жуткий день. Припрется Ксюшка, грымза паршивая. Она еще не знает, что дачу отец мне оставил, а не ей, хотя она и старшая. Можешь представить, какой разразится скандал… Папа в свое время все для нее сделал. Сумел отправить вместе с муженьком почти на десять лет в Австрию, потом на четыре года в Нью-Йорк… Если кто и был рядом с отцом всю жизнь, то это я. А теперь начнется… «возня гиенья на костях гения». Ну, ничего, есть твердое завещание, заверенное нотариусом. Хотя я вовсе не исключаю, что Ксюшка затеет суд. Да черт с ней. — Она указала на папочку. — Тут важное?

— Очень, — ответил он. — И не для чужих глаз.

Ника улыбнулась; когда она улыбалась, ее тонкие губы открывали ровный строй зубов, улыбка ее была необычна и хороша. Она неожиданно порывисто обняла его, прижалась горячим телом, поцеловала.

— Господи, как хорошо, что ты у меня есть. Я хочу, чтобы ты лег, — иона торопливо начала расстегивать на нем рубаху…

А через полчаса они сидели на кухне, Ника, завернувшись в халат, быстро сварила кофе, позавтракали молча, Владимир Петрович оделся и вышел на крыльцо. Несмотря на все хлопоты и тревоги последних дней, на тяжкую ночь, он чувствовал себя бодро. Все же у него крепкий организм, он еще способен на многое. Если и в самом деле ему удастся занять место генерального директора, то неизбежно и избрание в академию.

12

А в сорок девятом… Вот что было в сорок девятом.

Скрипел старый вагон, когда поезд набирал скорость. Казалось, еще немного, и сооружение на колесах рухнет. Гуляли сквозняки, но и они не могли развеять тяжкого запаха пота и грязной одежды. Пассажиры лежали на верхних, багажных полках и даже внизу, на полу, под нижними. Минуло четыре с половиной года, как кончилась война, а люди все двигались и двигались куда-то: кто на запад, кто на восток. Проводники, обнаглев, за плату пускали безбилетных даже в плацкартные вагоны. Потом этих пассажиров грабили контролеры, важно расхаживающие в черной форме по два, а то и по три раза на дню. Ночью ходить опасались.

Арон лежал на своем месте, на второй полке, когда сверху стащили моряка с костылем два здоровых контролера, от которых несло водкой и луком. Белолицый морячок сам был с похмелья, долго не мог понять, что от него хотят, а когда понял, заорал во всю глотку, стуча костылем. Выкатив глаза, он выплевывал ругательства с такой яростной силой, повторяя уж подзабытое «Крысы тыловые, обозные суки!», что вагон замер. Однако на контролеров это не произвело впечатления, они ловко заломили морячку руки за спину, толкнули в проход.

— Гестапо! — взвился морячок и ударил головой контролера в подбородок. Тот крякнул, осел, а морячок уже замахивался на него костылем. Но в это время черноволосый капитан умело схватил его за руку:

— Зачем шумим, генацвале!

И тут же повернулся к контролерам:

— Тельняшка из госпиталя едет. Какой билет? Зачем билет?

Контролер смотрел зло, потирая подбородок, но напарник сказал примиряюще:

— Да ну его, контуженого.

Они ушли, а капитан усадил рядом с собой моряка:

— Дурак! Домой едешь. Тогда зачем орешь? Войне давно конец. Понял?

— Понял, — покорно ответил морячок и снова полез на полку.

Капитан посмотрел на Арона черными, твердыми глазами, и Арон сжался под этим взглядом. Капитан, видимо, это почувствовал, усмехнулся:

— Трусишь?

Арон молчал, но капитан ждал ответа.

— Голова болит, — плаксиво ответил Арон, и ему самому сделалось противно от своего жалобного тона.

Капитан брезгливо поморщился и отвернулся.