Вне закона

Арону стало совсем худо, он сжался, отодвинулся от края полки к стене; ему захотелось стать совсем незаметным, даже прозрачным, уменьшиться до пылинки, чтобы никто его не видел, не слышал дыхания. Та бодрость, что было возникла у него в подвале у Чугуна, исчезла, он выброшен в свет божий никем и ничем не охраняемый, ни от чего не защищенный. Никто больше им не интересовался, а ему все мнилось — с него не сводят глаз, будто наблюдают в камерный глазок. Когда ему нужно было в туалет, он терпел до последнего, спускался с полки осторожно, стараясь пройти по проходу, никого не задев.

Он понимал: больше никогда не сможет двигаться так, как вышагивал по двору, по Ордынке, держась независимо, готовый всегда ответить обидчику, а сейчас… если даже плюнут ему в лицо, он утрется и пойдет дальше. И от этого он испытывал еще большее омерзение к себе.

В грязном туалете с мокрым полом он вытаскивал документы и снова прятал в тряпице на животе — так научил его Чугун, он просматривал их и боялся: а вдруг все же, когда начнут проверять, обнаружат подделку.

Прибыли в Свердловск ночью. Хмурый вокзал тяжело ворочался в бессоннице, в залах ожидания лежали на скамьях с высокими спинками, на которых вырезано было еще довоенное «НКПС». Лежали и в проходах, баюкали детей, храпели, стонали, а в углах в полутьме, расстелив на плиточном полу газеты, пили водку и играли в карты стриженые люди. Их синюшные, небритые лица были безразличны ко всему окружающему. Иногда кто-нибудь вставал, нырял, как тень, за скамьи, потом возвращался, гордо клал «на банк» часы или сумочку, и игра продолжалась. Двое дежурных милиционеров поглядывали в их сторону, но подойти не решались.

Арон не спеша обошел зал, увидел свободный затененный угол, отгороженный массивной урной, пристроился полусидя, задремал. Его разбудил сильный луч света, бьющий по глазам. Он прикрылся рукой от фонарика, и тогда луч скользнул в сторону, в глазах рябили цветные кружки.

— Документы.

Двое милиционеров смотрели на Арона. Подступила тошнота, он пересилил себя, расстегнул на животе рубаху, вынул из свертка паспорт и диплом.

— Кенжетаев Антон Михайлович, — прочел вслух милиционер, перелистал странички паспорта, не торопясь принялся за диплом, в это время Арон почувствовал — его может вырвать, в животе начались спазмы, а тело сделалось липким. «Если поведут — не пойду, — вдруг решил он. — Пусть пристрелят тут… на месте. Пусть!» Эта истеричная мысль неожиданно придала ему бодрости, и когда милиционер спросил: «Куда приехали?» — Арон сразу же нашелся, вспомнив название завода, о котором слышал еще в школе:

— На Уралмаш.

Милиционер вернул документы и доброжелательно сказал:

— Через час пойдут трамваи.

По мере того как эти двое удалялись и комочек света от фонаря бежал впереди них, тошнота отступала и внезапно вспыхнула радость: «Силен Чугун! С документами — порядок». Но все же страх еще томил душу.

Трамваи загромыхали, когда едва засинело. Он вышел на площадь, огляделся; снег лежал на газонах и у заборов, возле остановок было суетно. Он не решался сразу двинуться туда, мелькнула мысль: а вдруг ищут? Могло ведь и так случиться: пьяный Лещенко после того, как спустил на них собак, уехал, а утром очухался, решил скрыть от чужих глаз эту страшную казнь, хотя бы завалить мусорной дрянью трупы. Если это так, то они наверняка их пересчитают, и если не обнаружат одного… Конечно, так может произойти. Но ведь тогда и Лещенко поплатится. Арон слышал в тюрьме, как рассчитываются с теми, кто допустил побег… Он постоял, обдумывая все это, и вздохнул: ну, что будет, то будет.

Прежде чем решить, куда ехать, двинулся к забору, на котором было навешано несколько досок с одинаковой надписью: «Требуются». На каждой из этих досок было наклеено множество бумажек, среди них и самодельные, и отпечатанные в типографии, была и афиша с надписью «Уралмаш». Он прочел список профессий, в которых нуждались… Конечно, он мог бы направиться и туда, но уж очень солидный завод, не миновать серьезной проверки, надо бы куда-нибудь потише.

Он долго стоял подле забора, так и не решив, куда двинуться. Рассветало, дул ветер. Хотелось есть. Он сел в первый попавшийся трамвай и прильнул к окну. Проплывали хмурые улицы с редкими пешеходами, грязный туманец висел над ними, сверкнул черной водой пруд, еще не застывший, и сразу улица расширилась, в вагон стало набиваться много народа, толкаясь и бранясь. Арон проехал еще две остановки и с трудом выбрался на волю. Перешел улицу, прочел название «Пушкинская», мельком подумал: «Как в Москве», зашагал по ней, пока не обнаружил надпись над подвальчиком «Пельменная». Он нырнул в парное, теплое помещение; узкий зал был пуст. Сел за столик в углу, покрытый нечистой скатертью, над ним было окно, за которым шаркали ноги прохожих.

— Что будем? — услышал он голос официантки.