Вне закона

Илья Викторович, впервые получив его досье, долго рассматривал фотографии. Сначала мальчишка в свитере с упрямой складкой на лбу, потом длинноволосый юнец в куртенке и дешевых джинсах, и не сразу поймешь: то ли лукав, то ли фанатичен блеск его маленьких глаз.

Луганцев попробовал было роль комсомольского вожака, но, видимо, вовремя спохватился — затрут в кабинетных склоках, а для лихих молодежных пьянок он не был пригоден — хмель быстро лишал его сил, да и особых талантов, вроде пения под гитару приблатненных песен, в нем не открылось, а без всего этого комсомольские вожди не вписывались в общую компанию. Тогда он очутился в среде технарей.

Научное техническое общество дало ему возможность развернуться, он сумел сговориться с профессурой и довольно быстро стал кумиром лопоухих научников. А те занимались не только технарством, дух свободомыслия зарождался именно тогда, когда мысль расковывалась, а потому кое-кто тянулся к политикам, во всяком случае, не был чужим на диссидентских сборищах, где изучались неосуществленные мысли погибших или доживающих свой век в эмигрантском уединении бунтарей.

Когда Луганцев учился на четвертом курсе, кому-то на Лубянке очень понадобилось увеличить смету расходов политического управления, тогда-то быстро выявили группу диссидентов на Воробьевых горах, и Луганцева готовили к аресту, но нашелся умник, решил его приберечь. Во всяком случае, нигде Луганцев по тому делу не проходил, хотя следы его показаний виделись Илье Викторовичу отчетливо. Он потеребил Судакевича: мол, почему не открыл всего, что у тебя есть, мне этот Луганцев нужен, он в подведомственном объединении, и Судакевич сдался: ладно, он у нас на особом счету, уж очень хорош мужичок, может далеко пойти, если успеет.

Илья Викторович знал: рано или поздно знакомство с Луганцевым состоится. Повод обнаружился быстро: из объединения сообщили, что Луганцев собрался поехать в Югославию на конференцию, а из такой организации, где он работал, выехать не просто: только Илья Викторович и мог разрешать. «Пришлите его ко мне».

Кабинет у Ильи Викторовича был стандартный: ковер, большой стол, холодильник, телевизор.

Когда вошел Луганцев, Илья Викторович сидел за столом и поднялся не сразу, чтобы как следует разглядеть вошедшего. Луганцев, видимо, это понял или испытал нечто подобное раньше, потому ухмыльнулся. Верхняя губа его была как бы двойной — перерезалась складкой, основная часть обрисовывалась твердо, а из-под нее выворачивалась изнанка, мягкая и бесформенная. Илья Викторович подумал, что при такой губе Луганцев должен шепелявить, но тот слова выговаривал четко, чуть растягивая «о».

Усмехнувшись, он постоял у входа, дав возможность Илье Викторовичу разглядеть себя; он был плотного сложения, с широкой шеей, уже в то время начал носить костюм-тройку, жилет со множеством пуговиц, словно корсет, стягивал его наметившееся брюшко, галстук аккуратно повязан, волосы отпущены длинно, но бороды и усов еще не завел — позднее позволил себе.

Когда Илья Викторович встал и, обойдя стол, протянул руку, то тут же и удивился, у него самого лапа была ухватистая, и все же она утонула в широкой и теплой ладони. Тут же вспомнил: в досье указано — дед был кузнецом, славился умением на всю округу, но в свое время раскулачили, из высылки после войны вернулся, ремесло не забыл, но жил бедно.

«Садитесь, Иван Кириллович, — пригласил Илья Викторович, — поговорим».

«Ну, что же», — с нагловатой усмешкой ответил Луганцев и легко сел в кресло подле круглого столика, сел так, словно множество раз бывал в этом кабинете и привык к креслу, в котором можно расслабиться, вытянуть ноги, скрестить толстые пальцы на животе.

Он не дал Илье Викторовичу начать первому, а весело и решительно сказал:

«Я полагаю, Илья Викторович, вы задерживать меня не будете. Доклад-то важный».

«Ну, если важный, так что же», — тут же радостно ответил Илья Викторович, включаясь в игру, а то, что это игра, он и не сомневался.

Игроком Илья Викторович всегда был азартным, к тому времени в нем полностью вытравилась убежденность в пользе своих занятий, осталось только любопытство к людям, чтобы убедиться, до какой границы подлости может добровольно дойти человек или такой границы не существует. Азарт его охватывал целиком. Еще раньше у него была возможность увидеть, что на подобном любопытстве держатся и другие представители его родного ведомства на разных этажах власти; только молодняк да откровенные дураки бредили опасной романтикой будней, а Илья Викторович и ему подобные великолепно знали: нет более сильного оружия против любого человека, чем его же тайная жизнь. Выставленная на обозрение, она без всякого труда сразит любого, кем бы он ни казался окружающим, а Илье Викторовичу приходилось иметь дело с сильными мира сего; умудренность души, познавшей ничтожество тех, кому поклонялась толпа, позволяла презирать каждого. А уж Луганцев…