Вне закона

Когда Луганцев укрепился окончательно, то более других ему начал мешать Илья Викторович. Слишком много знал о нем этот генерал, слишком много лишнего, и Луганцев добился своего.

После того как Илье Викторовичу сообщили, что его направляют на пенсию, он постарался узнать: кто же был инициатор. Ему шепнули — Луганцев. И он тут же поехал в объединение. Луганцев выдержал его в приемной полтора часа, чего никогда не бывало, а когда принял, руки не подал, из-за стола не встал, сидел, проглядывая бумаги.

— У меня пять минут. Говорите.

Это было неумно. Занесся бородач. Вот тогда Илья Викторович совершил непредвиденный поступок даже для самого себя. Он чуть ли не прыжком оказался возле Луганцева, схватил его за бороду, дернул вверх. Глаза Луганцева остановились не столько от боли, сколько от изумления.

— Ты, засранец, забыл, как мне свои подтирки притаскивал, на дружков стучал. Хочешь, я ими все стены твоего вшивого объединения обклею?

Луганцев опомнился, отвел руку Ильи Викторовича, приняв вид оскорбленного достоинства, произнес:

— Вы, Илья Викторович, всегда были шантажистом. Фальшивки у вас всегда на руках. — Внезапно лицо его перекосилось, и он истерично закричал: — Вон отсюда, чекистская мразь!

Илья Викторович заставил себя успокоиться, неторопливо полез в боковой карман.

— Я тебя сейчас пристрелю, как последнего клопа. И точка.

Он согнул руку под пиджаком в кулак, потому что никакого пистолета у него не было, и увидел, как Луганцев осел, побледнев, и внезапно шмыгнул за тумбу стола.

Илья Викторович рассмеялся, сказал:

— Живи, гаденыш! Еще не вечер…

Все эти годы Илья Викторович пестовал в себе жажду мести; он жил рутинной жизнью пенсионера, но знал: удар надо будет нанести в самый решающий момент. Конечно, Судакевич прав: Луганцева готовили к рулю управления, его начали готовить еще тогда, когда в комитете восседал голубоглазый ангел в очках, ставший потом генсеком; он знал: рано или поздно понадобятся власти такие, как Иван Кириллович, их легко держать в узде, потому что о них все до мелких деталей известно и они будут проводить ту политику, какую им укажут.

Но ведь не одного Луганцева вели по этому пути, были наверняка и дублеры, в таких делах не рискуют. И если Илья Викторович уберет Луганцева, то выдвинут вперед дублера, тот, скорее всего, уже готов, и в принципе ничего не изменится, дублер наверняка поведет себя на высоком посту точно так же, как Луганцев.

Зато Илья Викторович, стоящий уж одной ногой не на земле, уйдет в небытие удовлетворенный, выполнив данное себе слово.

Конечно, в этом есть элемент дешевого романтизма, но тут ничего не поделаешь, это сильнее Ильи Викторовича. Он нанесет удар в парламенте в самый последний момент; найдет способ, чтобы там зачитали документы о Луганцеве, а вообще их достаточно сунуть в парламентскую комиссию, как слухи сразу же распространятся. В прежние годы ничего подобного сделать бы не удалось, а сейчас… Ох, какой грандиозный фейерверк можно устроить, как взорвется зал, хотя там в удобных креслах восседает немало таких, как Луганцев, но они-то больше других раскричатся, радуясь, что не они попались, а другой, вот и поделом ему!

— Не балуй! — неожиданно строго сказал Судакевич, словно услышал размышления Ильи Викторовича. — Я тебе по-дружески… Не лезь не в свое дело. Смута в отечестве, смута, и рука на руле должна быть верная. А то все наши дела, вся жизнь — кошке под хвост. А если уж к свободе идти, то тоже под хороший марш и в ногу. Придут когда-нибудь к ней, придут, только поспешать не надо. Что Богом дано, то и приемли. Наши людишки еще живут в мути, им до чистой водички далеко. Перебрось их в чистое — сдохнут. Вон Моисей повел свой народ из Египта, из одной среды обитания в другую, из рабства к свободе. Сколько же бунтов было сотворено! И не туда идем, и не так. Предательства тоже были. Когда же Господь призвал Моисея на Синай и даровал ему для народа заповеди, — а ведь и поныне лучше этих заповедей на свете нет ничего, — да, даровал заповеди и уложения, как жить свободными, люди вроде приняли их, но тут же в грех вошли, золотого тельца сотворили. Вот тогда-то Моисей сообразил — не готов народ, нет, не готов народ, потому еще сорок лет водил его по пустыне, чтобы вымерли те, что были рабами, и народились бы новые люди, принимавшие новые заповеди и уложения как естественный закон жизни. И вот что любопытно, Илья Викторович, когда дошли до земли обетованной, Господь и Моисея в нее не пустил. Сподобил взглянуть на эту землю с высоты, да перед Иорданью Моисей и отошел. Знал Господь, как ни велик Моисей, но ведь и он хлебнул рабства, нес в душе своей, хоть незаметные, его капли, и потому не дал ему ступить на землю обетованную. Вот так-то… Депутатишкам-то нашим надо бы в Библию заглядывать да думать над нею, тогда бы они, может, и покорились тому, кто пытается их направить.

Илья Викторович рассмеялся.

— Ты что? — вскинулся Судакевич. — Думаешь, я в поповство ударился? Просто порассуждать люблю.