Вне закона

— Дурочка, — прошептал. — Ты ничего не поняла… Я ведь люблю тебя и хочу, чтоб все наконец отсеклось, что мешает нам быть вместе.

Но в ней внезапно вспыхнула злость, она была неожиданна для нее самой, скорее всего, родилась из-за нервозности, и потому она чуть не отпихнула его.

— Не надо меня жалеть… Не надо! Мне становится противна вся эта жалость!

Он некоторое время смотрел на нее, но вдруг рассмеялся, да так громко, и тоненькие складки образовались у его рта. Смех его обескуражил ее, она растерянно спросила:

— Ну, что ты?

— А ничего, — сказал он весело. — Понравилось, как ты ругаешься. Прежде не видел… Ну, хватит суетиться, собирайся, и поехали.

И она сразу успокоилась от его властного тона, мельком подумала: а он умеет ее укрощать — и тут же стала надевать куртку, он ей помог. Но чтобы показать свою непокорность — хоть и сама понимала, что делать это вовсе ни к чему, — пробурчала:

— Ишь, диктатор нашелся.

Это еще больше его развеселило.

Они вышли под дождь, направились к автобусной остановке, надо было двигаться ближе к домам — проносившиеся мимо машины невольно выбрасывали на тротуар струи мутной воды, скопившейся на проезжей части. Серые мятые облака низко висели над пролеском и высокими домами, стекало с листьев, из водосточных труб, пахло гнилым деревом. Было неуютно и противно, и все сильнее возникало желание вернуться назад, домой, бог с ним, с этим судом, нужен он ей сейчас!.. Слишком уж все круто сплелось в последнее время в ее жизни, судьба словно не давала передышки, обрушивая одну беду за другой, и пока не было никакой ясности, как не было просвета в этом набухшем влагой, опустившемся к земле небе. Мутный поток событий увлекал ее за собой вопреки желаниям, и не стало возможности сопротивляться ему.

Нина все еще не пришла в себя от смерти Слюсаренко и Климовой, смерти, похожей на слепое самоубийство. Все это жило в ней и не отпускало, а теперь этот суд, где ей предстоит встреча с человеком, из-за которого она ходит до сих пор с палочкой, встреча с каким-то министерским избалованным сынком. Ее заставят заново мысленно переживать ту тяжелую ночь, когда она чуть не рассталась с жизнью… Зачем это все? Чтобы восторжествовало правосудие? А она-то кто на этом торжестве? Человек, обуянный жаждой расплаты, отмщения?.. Но после смерти Слюсаренко что-то изменилось, она сама еще не могла осознать, что именно.

Когда они подходили к зданию суда, то издали Нина увидела оранжевую «Волгу». Вот в этой машине приезжал к ней Слюсаренко и надменная мать насильника, уверенная в себе, в своей правоте. Наталья Карловна тогда ничего не добилась, в Нине только усилился протест, она и схлестнулась из-за этого со Слюсаренко, сказала, что не будет вытаскивать его кореша, а потом оказалось — Слюсаренко этого и не нужно было… Его страшные слова «мы живем в мертвой зоне» вошли в нее как заноза и после его гибели оттеснили все на второй план. А если в самом деле Слюсаренко прав? Если прав, то зачем, зачем все эти битвы, вся эта направленность на торжество справедливости? Ведь в пустоте ее и быть не может… И все же в ней не было уверенности в правоте Слюсаренко. Он был одинок, этот сын полицая, не признающий никаких моральных принципов. Однажды он так и ляпнул: «Да ее нет, вашей морали, ее и быть не может среди глобальной лжи!» Тогда она просто не воспринимала его слов и только сейчас задумалась над ними. Как же он мог жить вообще на этом свете, талантливый человек, с такой зияющей раной в душе?

Виктор ввел ее в небольшую комнату, где стояло несколько скамей, стол на возвышении. Пахло мокрой одеждой, люди или сидели в ней, или, сняв с себя, положили на свободную скамью, стоящую в углу.

Из-за стола поднялась совсем юная девушка в красной шерстяной кофточке.

— Вы Самарина? — спросила она чуть шепелявым голосом.

— Да.

— Ну хорошо. — Она что-то пометила в папке и сразу же направилась к двери, обитой коричневым дерматином.

Едва она вышла, а Нина села, как за спиной ее послышался гул голосов, но оборачиваться она не стала. Впереди за столиком сидел круглолицый человек в дорогой замшевой коричневой куртке, разложив перед собой множество бумаг, а напротив него в форме неподвижно застыл прокурор — это Нина поняла сразу — со щетинкой усов под плоским носом и желтенькими волосиками на голове, неопределенного возраста.

Едва она успела это разглядеть, как коричневая дверь отворилась, через нее под охраной двух милиционеров вошел Сольцев, он шагнул решительно к загородке, худощавое его лицо мало изменилось, глаза были жесткими. Никто и опомниться не успел, как к нему метнулась тонкая, гибкая женщина — Наталья Карловна, и Сольцев сразу же склонился к ней, а она звучно его поцеловала.

— Назад, гражданка! — зло окликнул ее милиционер.

И тут же раздался тонкий голосок девчушки в красной кофте:

— Встать! Суд идет!