Вне закона

Волчат нужно было бы перебить палкой, оставив для отца только одного. Вон хотя бы того, бусого, который первым встретился у логова. Но Сашка не мог. Несмышленыши были симпатичные, как кутята… Укрыв руку от острых зубов фуражкой, как варежкой, он перекидал их в приготовленную рубаху, натуго завязал подол и, взвалив ношу на спину, поспешил к тропе.

Теперь бы еще попытать счастье с волчицей — сделать «потаск», а затем устроить засаду. Но, чего греха таить, нервы у Сашки уже сдавали. Воровато оглядываясь, он все же иногда опускал свою ношу на землю и волок за собой следом.

Вот и просека. Здесь по-прежнему беспечно лопотала речка и пели птицы. На душе у Сашки стало спокойней. Легко перемахнув через Говоруху, он бросил узел в кусты, а сам отошел на несколько шагов в сторону и, укрывшись за кучей валежника, присел на поваленную осину.

Ждать он готов был долго и терпеливо, но, как часто бывает на охоте, все случилось иначе.

На противоположном берегу стоял волк. Он появился так неожиданно, что, опасаясь выдать себя, Сашка даже прищурился. В тягостном молчаливом созерцании летели секунды.

Вдруг уши волка дрогнули, и сейчас же Сашка уловил еле слышное попискивание волчат.

Волк в нерешительности переступил передними лапами, потом, припав к земле стал медленно спускаться к речке. Когда он скрылся за кустом можжевельника, Сашка осторожно, не производя резких движений, поднял ствол.

Двадцать — двадцать пять шагов — не больше… Мушка встретилась с головой зверя, скользнула по шее и, нащупав лопатку, замерла.

Одновременно с выстрелом зверь круто взмыл на дыбки, повалился и, вдруг вскочив снова, тяжелым махом пошел в угор. Вслед уходящему волку прогремел второй выстрел, и Сашка выбежал из своего укрытия. Он еще раз увидел волка, когда тот короткими прыжками перемахнул просеку и скрылся в лесу.

Руки у Сашки дрожали. Ведь так уверенно выцелил, а зверь ушел… Сашка прошел до того места, где потерял волка из виду и, положив там березовую лягу, вернулся к волчатам. После такой неудачи да еще с одними дробовыми патронами оставаться в засаде не имело смысла.

Сашка был уверен, что тяжело ранил волчицу, а значит, покончил и с выводком. Может, и пожурит отец для порядка за самовольство, но разве победителей судят?!

* * *

Перейдя отвершек и забежав высоко в угор, волчица почувствовала себя вне опасности. Положив на траву волчонка, она долго смотрела в сторону логова, потом снова прихватила сына за загривок и размашистой рысью пошла на юг по Синявинскому увалу.

От неудобного положения лапы волчонка затекли и обвисли, загривок ныл тупой болью. По морде то и дело хлестали трава и ветки. Но, не смея противиться матери, он терпел все. И так, ни разу не пикнув, прибыл к большой, доверху наполненной водой карстовой яме. Тут, среди огромных елей и сосен, на берегу таежного водоема ему теперь предстояло провести детство.

Опустив сына на небольшую лужайку, волчица старательно облизала его от кончика черного носа до короткого черного хвостика. Ласки ее были торопны и нервозны. Она постоянно поднимала голову и тревожно оглядывалась по сторонам. Однако задерживаться здесь волчица не собиралась. Закатив волчонка под пихту, она вновь побежала к логову.

Не дойдя до сосновой рёлки, волчица напала на след матерого. От логова он потянулся вдоль Говорухи к просеке. Волчица шла следом. Вдруг впереди, совсем близко, ударил выстрел. Волчица дрогнула, шарахнулась в сторону и опрометью пустилась назад. Объятая ужасом, она долго блуждала по лесу и только к полдню осмелилась вновь подойти к логову.

Оглядев издали пустое гнездо и нигде не почуяв щенков, волчица медленно побрела по тропе к Говорухе. От тропы все еще исходил запах врага, но вместе с ним она ясно различала и другой, дорогой ей запах, зовущий навстречу любой опасности.

И она, объятая страхом, с поднявшейся на хребте шерстью, все же шла, а иной раз даже ползла по страшному и в то же время дорогому ей следу…

Были уже глубокие сумерки, а на горе у самой поскотины все еще сидела волчица. С тоской глядела она туда, где брехали собаки и горели огоньки домиков; туда, куда ушли следы человека.

* * *

Вечером, когда Сашка спал в горнице непробудным сном, приехал отец. Со двора долго слышались женские голоса, охи да ахи, да злобный брех щенной Лапки.

За ужином Иван Александрович внимательно выслушал рассказ Сашки, потом протянул не совсем понятное «Да-а!» и, глядя в потемневшее окно, добавил: «Иди, сынок, спать. Завтра в школу». Наутро Сашка узнал от матери, что отец еще по-темному ушел с Лапкой в лес. А когда вернулся из школы, то застал отца во дворе за обработкой волчьей шкуры. Рядом на доске лежали забитые волчата.

— Ну что, сынок. Волчица-то твоя целехонька! Опять, окаянная, отвертелась. Вчера вслед за тобой к поселку приходила.

Сашка чувствовал, что с ним еще будет серьезный разговор, а поэтому молча топтался на месте в ожидании выволочки.

— А матерый твой совсем недалеко ушел. Шагов с сотню от просеки. Там и лег. Зацепил ты его подходяще…

И тут же добавил довольно сухо: