Вне закона

– Капитан, понимаешь, здорово за Олькой-санитаркой увивался, а тут вдруг на Верочку переключился. Боюсь, неспроста это он. Ведь если Богомаз начнет Верочку защищать, большая неприятность может случиться. Получится, что оскорбляет командира, подрывает его авторитет.

– А что мы можем сделать? – спросил его Баженов. – На командира-то у нас некому пожаловаться…

– Богомаз найдет на него управу.

– Перестаньте сплетничать! – сказал я. – Эх вы!..

Пожалуй, никогда и нигде так не разыгрывается фантазия, как в последние минуты перед засадой. Кого-то Бог нам пошлет? Унесем ли ноги?..

Комариным жужжанием возникает вдалеке гул мотора. Над зеленым стволом орудия подрагивает маскировочный куст. Ветерком пробегает шепот: «Легковушка!» По шоссе несется, сверкая никелем, стеклом и голубым лаком, машина. Огонь! И «опель-капитан», повиснув на миг в воздухе, опрокидывается в кювет…

Не дожидаясь команды, вскочив, перемахиваю через шоссе. Спрыгнув в кювет, бегу к машине. В кювет обрушивается Володька Щелкунов. На потном загорелом лице блестят огромные глаза… За ним, с автоматом наперевес, спрыгнул Кухарченко. В зубах – свежая сигарета. Впереди что-то мягко шлепнулось в густую траву. Глаза наши прилипают к зеленой гофрированной ручке РГД. У Лешки-атамана изумительная реакция. В следующий миг пинком футболиста отбрасывает он гранату. Она рвется с оглушительным треском в воздухе. Тугая волна ударяет в лицо.

– Эй! – вопит Щелкунов. – Какой там болван гранатами швыряется?!

Мы кинулись к «опелю». Я успел увидеть зажженную солнцем паутину трещин на боковом стекле, забрызганную кровью оранжевую обивку сиденья за раскрытой дверцей. За толстым стволом поваленного дерева лежал человек…

Я вскинул десятизарядку, но в ту же секунду человек вскочил и тонко, звеняще и страшно заголосил:

– Не стреляйте! Ради бога, не стреляйте!

Передо мной стояла молодая девушка в тесном платье из черного шелка, с блестящим ожерельем на шее, умопомрачительной прической платиновых волос и карминовым сердечком губ.

Я машинально одернул свой рыжий мундирчик, расправил плечи и двинулся к девушке, со страхом ожидая, что чудное видение вот-вот растает как мираж. Девушка смотрела на меня огромными карими глазами из-под густых черных ресниц.

– Как зовут вас? – промямлил я, краснея.

– Тамара… – едва слышно пролепетала девушка. И слабым и таким жалобным голосом добавила: – Не убивайте меня, ради бога, не убивайте!

– Тамара, – прошептал я, задохнувшись от волнения. – Мою девушку в Москве тоже звали Тамарой. А убивать вас никто не собирается.

Щелкунов грубо прервал эту глупую беседу:

– Пора сматываться отсюда. Забирай ее, Витька!

«Почему она не понравилась ему? – мимоходом удивился я. – На Минодору она, конечно, не похожа, та была полевым или лесным цветком, а эта – садовый, даже оранжерейный цветок».

Девушка пошатнулась. Лицо ее искривилось от боли.

– У меня что-то с ногой… – На глазах ее блеснули слезы. Вывихнула, когда из машины прыгала…

Я предложил ей руку, а увидев, как трудно ей дается каждый шаг, нерешительно обнял за талию.

А кругом все шло своим чередом. Партизаны окружили машину, загремели внутри, выкидывая пузатые чемоданы и свертки. Выволокли труп шофера с изрезанным осколками стекла лицом и бросили его тут же.

Кухарченко запрокинул капот и, поковырявшись в моторе, рвал в сердцах проводку.

– Опять, мазилы, из машины сито сделали!

Проходя мимо трупа, девушка тихо ахнула и повисла на моей руке.

– Ты одна, фрейлейн, ехала? – с излишней, как мне показалось, строгостью спросил Кухарченко, подходя и потирая выпачканные машинным маслом руки. – Говорил я вам, мазилы, не бейте по мотору!..

– Нет, – всхлипнула девушка, – с штурмбанфюрером Рихтером…

– Что?! С главным могилевским гестаповцем! – взревел Кухарченко. – И я его упустил?! – чуть не зарыдал он. – Расстрелять меня мало. А ты кто?

– Я переводчицей у него.

– Ого! Ценный кадр! Где ж он, гражданочка, твой фюрер? – спросил Кухарченко. – Черт с ним, гестаповцем, но какую машину загубили!..

– Выпрыгнул Ули, убежал…

– Ули?

– Ули, Ульрих…

– Вот портфель ее Ули, – сказал Щелкунов, встряхивая за ручку щегольской портфель – желтый, перетянутый ремнями с позолоченными застежками. – С документами вроде.

Кухарченко выругался:

– Ули, ули! Убили птицу: перья остались, а мясо улетело! На кой хрен мне твои «документы»! А цыпу эту…

– Слышь, Леш, – поспешно говорю я Кухарченко. – Нам обязательно переводчица нужна…

– Зерр гут, побачим! – осклабился он, оглядывая девушку сверху вниз и снизу вверх. – Ценный кадр!

Я помог девушке перейти через шоссе. Мы вошли в тень высоких сосен, ступили на хвойный, усеянный почерневшими рыжими шишками ковер… Я чувствую, как дрожит ее горячее тело, слышу тонкий запах хороших духов, и по спине моей пробегает холодок. Со страхом оглядывает Тамара партизан, еще теснее льнет ко мне. Лицо мое горит, я опускаю глаза…

А вокруг не унимаются остряки:

– Витька-то! Вот это трофей отхватил!

– Смахнем на пистолет? Или на серебряные часы – «анкер» на восемнадцати камнях!

– Сорок, Витьк!

Только Жариков, всегдашний балагур, беспокойно оглядел всех и сказал: