Вне закона

– Я комфорт люблю, чистоту. Я соскучился по блеску накрахмаленной скатерти. Ты тоже интеллигент, ты поймешь…

Славно мерцают звезды. Мягко катится по шляху телега. Кругом темным-темно…

Ну, чему, спрашивается, я радуюсь? Пьяный дурак! Никто не видит этого, но я-то знаю, что пьяный. Богомаза нет. И Покатило рассказывал мне что-то грязное, отвратительное, страшное. И вот Надя Колесникова тоже… Не хотел думать, вспоминать… Не может этого быть. Слишком страшно, если это так… Я сунул Сашке полуавтомат, а он не взял его, не убил меня. Какой же он предатель? Значит, я фискал, раз собираюсь тащить его к капитану? Кто же из нас предатель?!

Ночка темная
Забудет все, покроет все —
И будет точка…

Кто-то спрашивает пропуск. Впереди какие-то шалаши. Нет, это карусель… Я встаю, и на меня кто-то набрасывается, сбивает с ног. Что это? Какой-то дурацкий куст. Может, я пьяный? Ну вот еще! И отчего такие дурацкие мысли в голову лезут? Токарев! Витенька, ядреный лапоть! Почему все спят? Подъем! Стройся в полном боевом! Где патефон с «Разлукой»?..

Похмелье

1

Из командирского шалаша слышится жирный, воркующий смех Ол ьг и.

– Жорик! Ты прелесть! – кудахчет она. – Ну иди, иди к мамочке!

– Разрешите, товарищ капитан? – Я пригладил невысохшие еще после купания в ручье давно не стриженные волосы, одернул мундир, поправил кобуру нагана.

До чего ж голова болит!.. Вспомнив свои ночные художества, я зажмурился, застонал, словно от приступа зубной боли.

«В нашей среде завелся провокатор…» Нет, не годится. «Считаю своим долгом заявить вам…» Доносом пахнет, черт побери!

Я откинул плащ-палатку над входом в командирский шалаш, осторожно кашлянул.

– Кто еще там? – Я узнал голос командира.

Глаза не сразу привыкли к царившему в шалаше зеленоватому, как в аквариуме, сумраку, тут и там пронизанному солнцем.

– А… Входи, входи! Это ты вчера ночью натрескался? Хорош, нечего сказать. Слыхал про твои ночные художества. Я всегда все знаю. В лагерь на четвереньках приполз?

– Я к вам по важному делу, – заявил поспешно кающийся грешник.

– Ну, говори, выкладывай. Только не вламывайся в другой раз без разрешения. А за пьянку я приказал всем вам, командирам, на первый случай выговор объявить, а рядовым дал по три наряда вне очереди. Я не допущу пьянства в своих отрядах.

Я разглядел в аквариумной полутьме широкую перину. Капитан полулежал на перине в расстегнутой, неопоясанной гимнастерке. Ольга одергивает мятую короткую, узкую юбку, смотрит на меня недовольно.

– Дело важное и секретное, – начал я, краснея.

В прогретом солнцем шалаше, как в бане, пахло распаренными березовыми вениками. Мутило. Каждое воспоминание о ночных художествах – как подзатыльник.

Капитан сел, потянулся и шепнул что-то Ольге. Та надула губы, фыркнула. Встав на колени, не спеша поправила она распущенные светло-русые волосы, оплесканные солнцем. Капризные губы, глаза томные, сонные. Она сладко потянулась. Грудь козырем…

– Живей, дуся! – шепнул Самсонов, и я не поверил своим ушам: Самсонов и вдруг – «дуся»!

Подруга командира поднялась наконец, оправила юбку на крутых широченных бедрах и вихлястой походкой, напевая: «Мы смерть несем предателям, шпионам, где мы пройдем – там след быльем порос», прошла мимо меня к выходу. «Ну иди, иди к мамочке!..»

Что я вижу! На боку у Ольги – «беби-браунинг» в желтой кобуре. Он принадлежал фрау Шнейдер, вейновской управляющей, Наде Колесниковой, Богомазовой Верочке…

– В нашей среде… – До чего ж я сегодня туго соображаю!..

– Ну, ну, выкладывай! Чего мнешься? Безобразие! А еще десантник, комсомолец! Ввалиться в таком виде в лагерь! Я не ханжа, я не против фронтовых ста грамм, немного выпить, чинно-благородно, после операции невредно, но партизан должен быть готов принять бой в любую минуту.

– Вчера в секрете я говорил с пулеметчиком нашей богдановской группы – с Покатило. Он говорит… В общем, в лагере ходят вредные и даже, возможно, опасные слухи…

– Вы пришли по делу или загадки мне загадывать? – Когда капитан переходит на «вы», шутить с ним опасно.

– Дело в том, что Покатило уверяет, что вы убили Богомаза, – сказал я извиняющимся тоном. «Может быть, не стоило поднимать шум из-за пустяка?..»

– Что?! – осатанело взвизгнул Самсонов, стремительно вскакивая на ноги. Одной рукой он схватил меня за ворот мундира, другой больно сдавил руку повыше локтя. – Что?! Богомаза? Говорят в отряде?.. – Визг сорвался, перешел на хриплый, сдавленный шепот.

Он забормотал что-то непонятное и отшатнулся. На перекошенном лице, в широко открытых, но ничего не видящих глазах мелькнуло выражение неприкрытого ужаса. Это был голый, животный страх. Этот страх передался и мне…

И жаркой молнией сверкнула догадка – значит, это правда! Правда! Значит, Самсонов убил Богомаза!.. Эта молния осветила на миг многие темные углы. И опалила, ослепила меня, вокруг потемнело…