Вне закона

Но машины уходят, уходят!.. Кто-то метнул «эфку». Граната ударяется об оконную раму, отскакивает, взрывается. Над головой визжат чугунные осколки. Уходят!.. Хватаю противотанковую. Тяжела… Она рвется оглушительно позади легковой. Взрывная волна бьет огромной боксерской перчаткой в лицо, в плечи, перекатывается по спине. Пыль, дым… Пыль взлетает высоко, совсем скрывает зеленый «адлер» из виду. Мгновение назад машины казались застывшими, неподвижными, а теперь словно начал кто-то крутить ручку старинного кинопроектора: застывшая картина оживает, замедленные движения делаются стремительными – и вот уже машины уносятся все быстрее по дороге…

– Уходят! – отчаянно взвыл Кухарченко. Матерясь, он молниеносно меняет диск и выскакивает на шоссе, словно хочет схватить за хвост изрешеченную, но уходящую машину. – Вон за мостом стали! – Он вскидывает автомат и выстреливает длинную очередь. Кто-то чуть не сбивает меня с ног. Я больно ударяюсь плечом о дуло ручного пулемета. В ушах еще не смолкло эхо стрельбы. Над головой – шмелиный гуд пуль. Это спохватились охранники на мосту. Пули поют высоко, никто не обращает на них внимания…

– Жариков! Тащи миномет! Где ты? – кричит Кухарченко.

– Алексей! Лешка! Сюда! – мечется Васька Гущин.

– Это все из-за тебя, Лешка! Надо было по моторам бить!

– Уехали трофеи! Всё «командующий», мать его…

– Паразиты! Упустили машины!..

Варшавка… Я стою, опустив десятизарядку, смотрю на лужу бензина под ногами. Цветет эта лужа всеми цветами радуги. В детстве, помню, я не мог оторваться от радуги в луже, и мне хотелось спросить равнодушных прохожих, видят ли они эту радугу в бензиновой луже, – может, я один вижу? А если видят, то почему проходят мимо такой красоты? Богомаз, Надя… Мертвый жук-бронзовик в сплющенной коробке.

Я смотрю на радугу в луже, на дохлую кожу навсегда погасшей змеи-радуги, жар-радуги моего детства…

Машины стояли дымясь около крайних хат Васьковичей. К ним на наших глазах подбегали немцы и полицаи.

– Станкач где? – звенит чей-то вопль. – Шпарь по гадам!

– Связь надо нарушить! Немцы наверняка помощь будут звать из Пропойска!..

Меня толкает Барашков с мотком бикфордова шнура на плече. Повертываюсь к нему спиной, но он снова толкает меня.

– С дороги! – кричат сразу несколько голосов, и меня снова кто-то толкает в спину, мешает стрелять по машинам. Оглядываюсь – опять Барашков! Не успеваю разозлиться. Что-то взрывается совсем рядом. Чуть не сшибает с ног взрывная волна, обдает внезапным жаром. Я оглушен и ослеплен. Резко, ядовито пахнет горячими газами взрыва.

– Где мой второй номер? – орет Жариков над ухом, а я едва слышу его.

– Что случилось? Что за взрыв? – спрашиваю ошалело.

– Это Барашков рвет связь… Киселев где? Киселев!

– Киселев! – кричу я.

– Киселев! – подхватывают другие.

– Наконец-то! Давай лотки. Бей их, Жариков!

Вопль восторга. Первая мина ложится на отструганные бревна моста. Немцы стреляют из блиндажа… Вторая мина, перелетев через мост, вскидывает кустом землю среди немцев и полицаев, копошащихся у машин.

– Крой гадов! – Партизаны стоя бьют по далеким амбразурам из винтовок.

– Эх, ПТР бы сюда!.. – Евсеенко выкатывает на шоссе «максимку».

Немцы умолкают. У машин никого нет: немцы и полицаи попрятались за хатами.

– Машины!

Со стороны Пропойска нарастает шум моторов. Всем ясно: это спешат каратели. Шоссе мигом пустеет. В кустах – треск, лязг. Над кустами плывет на чьих-то плечах кожух станкача.

– Скорей уходите все! – кричит Барашков. – Столбы буду рвать!

– Лешка, – к Кухарченко подлетает Щелкунов, – мотоцикл прет с двумя…

– Назад! – Не дослушав, Кухарченко грозно рычит: – Взять мотоцикл! Убью!

Разматывая шнур-дергалку, Барашков ныряет в кусты. К телеграфному столбу привязан куском стропы полуторакилограммовый заряд тола. Поодаль валяется в кювете уже взорванный столб, висят оборванные скрученные провода.

Сунув голову в запыленный куст, всматриваюсь. Вот он, мотоцикл – голубой, облитый блестящим лаком! Впереди сухопарый немец во френче с витыми погонами, в офицерской фуражке; позади – унтер в пилотке с очками на шее. У обоих на груди большая бляха, величиной с полблюдца, полумесяц на цепи… «Цепные собаки» – так зовут фельджандармов в германской армии. Глаза жандармов устремлены к мосту, к дымящимся машинам. Мотоцикл несется со скоростью не менее восьмидесяти километров в час.

Мотоцикл поравнялся с заминированным телеграфным столбом. Барашков дернул за шнур. Взрывом мотоцикл швырнуло в кювет. Офицер, описав в воздухе дугу, грохнулся туда же. Унтера шмякнуло спиной о твердый шоссейный грунт. Его тут же прикончили. Офицер – уцелел он чудом – забрался под небольшой мосток, перекинутый через кювет, и успел дважды выстрелить из пистолета в Щелкунова. Оглушенный, стрелял он нетвердой рукой, и Щелкунов добил его и выхватил из мертвой руки одиннадцатизарядный чешский пистолет. Я сорвал с шеи убитого бляху с цепью. Зачем? Не знаю. Любопытная бляха. Надпись «Feldgendarmerie» на ней покрыта фосфором и светится в темноте.