Вне закона

Мы вышли в поле. Алый отблеск заката напомнил мне вечер, когда я увидел сожженную Красницу. Потом вспомнилось недавнее и такое далекое утро, когда Володька и я возвращались в лес, побывав в гостях у Минодоры. А теперь Володька не узнавал меня, а я лишь с трудом узнавал Володьку.

– Вспоминаешь? – спросил я после долгого, нерешительного молчания. Я еще ни разу не говорил с ним о Минодоре. – Как «кого»? Сам знаешь.

Скрывая волнение, Володя полез в карман, вытащил мятую пачку трофейных сигарет «Бергманн приват». Потер грязными, бурыми от запекшейся крови пальцами воспаленные глаза. Он протянул мне сигареты – эту пачку распечатал утром немец в Пропойске, а докуриваем мы…

– Ну и едок же тот фрицевский табак!.. – закашлялся Щелкунов. – Слыхал, со стариком-то ее что вышло? – Дым сигареты совсем скрыл его лицо. – Тузик и тот сгорел… Домой на пустое место старик с пасеки пришел. Я его в отряд хотел забрать – отказался. «Дом, внучка», – говорит. А ни дома, ни внучки… Совсем спятил старый. И что ж ты думаешь? – Щелкунов скорчил какое-то дикое подобие улыбки. – «Гробница» наша через несколько дней через Красницу ехала… он взял да и удавился на обгорелой яблоне. Думал, каратели опять едут, а то наши хлопцы мимо мчались… А эти черные трубы там – как памятники стоят! Э-э-э, не стоит зря вспоминать… – Щелкунов выплюнул недокуренную сигарету. Скрипнул зубами. – Огонь, дым… Я теперь не могу у костра сидеть, не могу в огонь смотреть…

«Не стоит вспоминать», – сказал Щелкунов. Я тоже не хотел вспоминать, говорил себе, что партизану некогда оглядываться назад, некогда думать, размышлять. Скорость жизни здесь столь велика, что вихрь встречных событий выветривает из головы недодуманные мысли. Первые удары – гибель Нади, гибель Богомаза – заставили меня опасаться мыслей, бояться воспоминаний, прятать голову, как прячет ее страус. Нет, надо вспоминать, надо оглядываться, надо додумывать!..»

– Теперь меня отсюда трактором «ЧТЗ» не вытянешь, – промолвил Щелкунов. – Есть теперь еще другая война: щелкуново-германская война. И тут ее передовые позиции.

Широким жестом обнял Володька Хачинский лес, все шире открывавший нам ворота Хачинского шляха.

Значит, Щелкунов вспоминает, оглядывается, додумывает…

– А Ефимов у вас что, командиром теперь? – спросил я после короткого молчания.

– Ваську Бокова сменил. Не люблю я этого Ефимова. Все в душу лезет… Да и ты, думаю, не слепой. Я иногда спрашиваю себя – кто, собственно, командует всеми нами, Самсонов или Ефимов? Они с самой Вейны неразлучны, все о высоких материях толкуют. По-моему, Самсонов не столько в Ольгу свою, сколько в Ефимова влюблен. Что подлиза Ефимов и без мыла куда хочешь пролезет – это ясно, а вот дальше я его никак не пойму. Вот сегодня попер нахрапом в Никоновичи. Посмотрел я на него – неудобно стало, глаза отвел. Трясется весь, каждый нерв играет, губы дергаются, глаза прыгают. А сейчас пошел натрескаться в Александрове – для разрядки… Иногда мне кажется, что он такой же трус, как тот приймак Гришка, который от нас, помнишь, сбежал?

– Где он теперь, интересно, дезертир этот?

– А ты не слыхал? Он оказался совсем не так прост, как мы думали. Дружки его – Богданов и Гущин – пули тогда пожалели. Черт с тобой, говорят, живи! А он газеты читал, читал и вычитал – немцы напирают. Советы бегут. В Пропойске теперь в полиции служит. Каков сукин сын, а? Это еще не все. А вдруг Советы победят? Тогда что? И Гришка-дезертир теперь втихую с нами связь поддерживает, ценные сведения дает. Попробуй подкопайся! Самсонов ему справку о партизанской принадлежности выдал. После войны эта пройда будет стучать кулаком в грудь, кричать: «А вы где были?»

На опушке нас окликнул часовой.

– Не видишь, заспанец, десантники идут? – крикнул в ответ Щелкунов. – Что ни говори, – продолжал он, когда мы вошли в лес, – а эти два месяца научили нас в людях разбираться. Теперь я буду присматриваться на Большой земле, с кем летать в тыл. Не думал, что так получится… Вот Алка Буркова, например. Решил вчера поговорить с ней: «Нехорошо, говорю, с Надей получилось». А она мне: «Капитан наш молодец – сумел свою симпатию к ней побороть, поступил строго, но справедливо… И я, бывшая ее подруга, нашла в себе мужество…» Я ей так и так, мол, брось ты Ваську Козлова, не срамись, ведь он твою подругу испортил, изменил ей, Самсонову выдал. А она мне: «Не твое дело, дурак! Молод еще в таких вещах разбираться!» Чуть не разревелась от злости. Я плюнул и ушел…

Сейчас расскажу ему обо всем – о Наде, о Богомазе, о Покатило. Владимир храбр, справедлив, честен. Он выслушает и поймет меня. Вдвоем нам будет легче. Я не могу больше в одиночку…

Я начинаю издалека:

– С Самсоновым ты полетел бы опять в тыл?

Я слышу, как предостерегающе стучит мое сердце.