Вне закона

Падение Токарева было неожиданностью для всех. Этот добродушный богатырь в генеральском мундире оказался трусом особого сорта, расчетливым, хладнокровным трусом, совсем не похожим на того потерявшего голову бойца, который плакал в истерике и панике у ржавской школы. Теперь мне казалось, что я и раньше, чуть не с самого начала, чувствовал какую-то фальшь в его стремлении казаться рубахой-парнем.

– Погорел Великий Комбинатор! – пояснил для всеобщего сведения Иванов. – В Ржавке полные штаны набрал. Вчера нарочно отстал от штурмового отряда. Весь бой прятался где-то. В рядовые его теперь. А мало!

Странно слышать такое от Иванова. Во всем отряде лишь один человек не признавал, что Иванов трус, – сам Иванов. Глядя на него, я думал об Алесе, девушке из Ветринки. Неужели этот хлыщ добился своего?

– Скажи на милость! – удивлялись партизаны, глядя вслед Токареву. – А с виду богатырь, монумент, и на язык такой бойкий!

– Небось от Церковного Осовца отвертелся, сачок!

– В открытом бою сдрейфил, это не засада.

– У себя капитан? – громко спросил Василий Козлов, осаживая у шалаша взмыленного коня.

– А вот и помощник мой! – обрадовался Иванов. Он приосанился. – Докладывай, Козлов!

– Капитану доложу! – отрезал тот, ловко соскочив с коня.

– Что?! Лейтенант Козлов! Кто твой командир? – закипел Иванов.

– Катись на хрен! – бешено рявкнул Козлов, всучив поводья своему оторопевшему начальнику, и тут же плотно задернул за собой плащ-палатку.

Иванов швырнул поводья, разразился бранью и ринулся в командирский шалаш. Командиры натянуто улыбались, в неловком молчании прислушиваясь к воплям взбешенного начальника разведки:

– Я ставлю вопрос ребром! Везде есть начальники штаба… Назначай меня! Или начальником особого отдела назначай! Чья рация? Уйду с рацией!

– Молчать! – обрезал его Самсонов. – Занимайтесь своим делом! После гибели Памятнова, черт бы вас побрал, вы развалили мою агентурную разведку! Кого вы в Ржавку меня уговорили послать?! Сопляков, которые сразу раскололись?!

Козлов привез сразу две вести: комендант Пропойска отдал Милку в наложницы пропойскому полицмейстеру, а чуть не до смерти замученного Боровика, пока еще теплилась в нем искорка жизни, спешно повесил на главной площади у комендатуры, лицом к Варшавке.

Прощай, Городище!

1

До захода солнца оставалось не больше часа, уже прохладные тени незаметно всползли по рыжим стволам стрельчатых сосен, когда в предзакатном розово-голубом небе со стороны быковского аэродрома появилось звено пикировщиков Ю-87. На них не обратили особого внимания: над лесом проходила воздушная трасса немцев. На этот раз бомбардировщики развернулись над лесом – так что низ крыльев с черными крестами в желтых обводах вспыхнул в закатных лучах – и, наклонив красные носы, сорвались вдруг в пике. Завыли сирены, противно завизжали бомбы, лес всколыхнулся и задрожал от тяжелых взрывов. И словно брызнули осколки: во все стороны, ошалев от ужаса, метнулись птицы. С торжествующим ревом, показав клепаное брюхо, взмыли бомбовозы. На опустевшей поляне хрипел патефон. Затупленная иголка царапала сыгравшую до конца пластинку. По лагерю, заползая в шалаши, стлался густой белый дым от впопыхах залитого водой кухонного костра под недоваренным супом. Бомбы рвались теперь за Ухлястью, в стороне Ветринского отряда.

Баламут выбежал на поляну, к синему ящику патефона, покрутил ручку, и патефон заголосил, бесстрашно, вызывающе:

Зачем нам расставаться,
Зачем в разлуке жить…

– Не стрелять! Кухарченко! Не стрелять! – кричит Самсонов, прячась за царь-дубом. – Они засекут нас!

А Кухарченко и не думает стрелять. В одних трусах сидит этот пижон у пенька с зеркальцем и бритвенным прибором, скребет намыленную щеку.

Снова моторный гул, режущий нутро вой сирен, и от брюха воздушных чудовищ отделяются маленькие черные точки и косо падают в лес. За деревьями – мгновенный блеск, точно удар кинжалом. Трах-тррах-тррах!.. Тугие волны воздуха давят к земле, прокатываются по спинам… Над лесом встают облака черного дыма. Опять промазали!..

Железом и кордитом запахло на Городище.

– Эй, Богданов! – раздается за кустами отчаянно-веселый голос Щелкунова. – Слышь, Степка! Милка-то, краля твоя, точно Геринг, немецкой авиацией распоряжается! – Слышен жидкий смех. – Это она фрицам про лагерь наябедничала!

– Да снимите вы «Разлуку»! – вопит несчастный Киселев. – Летчики услышат! – Он дико таращит глаза, заслышав вдруг громкое мычание коровы в кустах.

– Эй, Киселев! – горланит Щелкунов. – Смотри с разбегу через фронт не перемахни!