Внемлющие небесам

– Вы приехали сюда насладиться нашим гостеприимством, а вовсе не за тем, чтобы сносить мой миссионерский азарт к проблемам любви и семейной жизни. Видно, я не в состоянии сдерживать его.

Взяв мужа под руку, она подала свободную руку Томасу. Втроем они прошли по терракотовым плиткам прихожей ко входу в гостиную. Яркий мексиканский ковер покрывал часть натертого воском дубового паркета. Здесь, сидя в больших кожаных креслах, они принялись попивать острый margaritas и безмятежно беседовать о Нью-Йорке и Сан-Франциско, об общих знакомых, литературной жизни и политических новостях; о месте «Эры» в том и другом, и о том, как Томас начинал писать для этого журнала. Затем Мария проводила их в столовую, где они засели за ужин, названый ею «традиционной мексиканской comida». На первое был подан бульон, густой от похожие на тефтели шариков tortillas, макароны, овощи и кусочки цыпленка. На второе – sopa seca – остро приправленное блюдо из риса, макаронов и мелко нарезанных tortillas в пикантном соусе, потом – рыба, а после нее – как главное блюдо – тушеный козленок с разными овощными гарнирами и жареной фасолью, присыпанной тертым сыром. Ко всему в выложенных салфетками корзиночках подавались пышные горячие tortillas. Ужин для Томаса закончился молочным пудингом, названным Марией «natillas piuranas», крепчайшим кофе и фруктами.

Слабо протестуя по ходу течения трапезы, – мол, ничего он больше съесть не в состоянии, – Томас поддавался уговорам Марии и понемногу отведывал каждого появляющегося на столе блюда. В конце концов Макдональд не выдержал и расхохотался.

– Ты его закормила, Мария. Остаток вечера он проведет в сытой дреме, а нам ведь еще предстоит кое-что сделать. Латиноамериканцы, мистер Томас, приступают к подобной трапезе в исключительно торжественных случаях, в разгаре дня, после чего удаляются на заслуженную сиесту. – Макдональд добавил в бокальчики водки, названной им pisco. – Позвольте мне поднять тост. За красоту и хорошую еду.

– За хорошее прослушивание! – дополнила Мария.

– За истину! – изрек Томас, дабы подтвердить, его не удалось ни очаровать, ни обкормить до полнейшей покорности. Взгляд его не отрывался от белого шрама, пересекавшего оливковое запястье Марии.

– Вы заметили шрам, – спокойно заметила она. – Это – памятка о моем безумии, и носить ее придется до конца жизни.

– Не о твоем безумии, – возразил Макдональд, – но о моей глухоте и черствости.

– Это случилось немногим более года назад, – сообщила Мария. – Тогда я была не в себе. Видела, с Программой плохо, а Робби разрывается между необходимостью поддерживать Программу на плаву и заботой обо мне. Глупейшая ошибка, а теперь-то я знаю, – но тогда мне казалось, нужно устранить один из источников беспокойства Робби, а значит, убрать самое себя. Попыталась совершить самоубийство, перерезала вены и это почти мне удалось. Но я выжила, ко мне вернулся рассудок, и мы с Робби вновь обрели друг друга.

– Мы и не теряли, – проговорил Макдональд. – А просто из чисто человеческого равнодушия перестали слышать друг друга.

– Ведь вы знали обо всем этом, не так ли, мистер Томас? – спросила Мария. – Вы женаты?

– Был когда-то, – ответил Томас.

– И неудачно, – проговорила Мария. – Вы должны жениться. Вам нужен кто-то, кого любили бы вы и кто любил бы вас. И тогда вы напишите свои «Чистилище» и «Рай».

Где-то в глубине дома заплакал ребенок. Мария подняла полные счастья глаза.

– И мы с Робби нашли еще кое-что.

Она грациозно вышла из столовой, и минуту спустя вернулась с ребенком на руках.

«Ему месяца два-три, – подумал Томас. – Глаза и волосы черные, а кожа оливковая, как у матери». Глаза ребенка, казалось, следили за Томасом.

– Это наш мальчик, Бобби, – сообщила Мария.

«Сколько в ней было жизни до этого, – думал Томас, – но теперь она полна ею вдвойне. Вот он, тот магнетизм, который влечет художника к созданию образа Мадонны».

– Нам посчастливилось, – сказал Макдональд. – Мы ждали ребенка очень долго, и Бобби родился без осложнений и нормальным, а вовсе не с какими-то отклонениями, как это часто случается с детьми немолодых родителей. Думаю, он вырастет хорошим парнем, несмотря на обрушившееся на него бремя любви престарелых родителей, скорее годящихся ему в деда и бабку. Еще остается надеяться, нам удастся найти с ним взаимопонимание.

– Надеюсь, он найдет общий язык с родителями, – пожелал Томас и сразу же добавил: – Миссис Макдональд, почему вы не заставите мужа уйти в отставку, прочь от этой безнадежной Программы?

– Я никогда не принуждаю Робби, – ответила Мария. – Программа – его жизнь, точно так же, как Бобби и он – моя. Вам чудится в этом нечто плохое, – какое-то вероломство, обман. Однако вы не знаете ни моего мужа, ни окружающих его людей. Не знаю, действительно ли вы так считаете. А они верят в свое дело.

– Значит, они глупцы.