Внепапочная беременность

Людка на третий же день отказалась кормить, туго перевязала грудь и на все увещевания отца с матерью злобно отвечала:

– Я же вам говорила, не нужен он мне, оставить его надо было.

– Ах ты ж сучка малолетняя, – отец наотмашь ударил дочь по лицу, – оставить. Ноги надо было раздвигать меньше.

Людка, всхлипывая, выбежала из дома.

– Куда ты на ночь глядя? – заорала мать вслед.

– Не трожь, – сказал свое мужское слово Сергей Иваныч. – Перебесится, вернется.

Ванечка проснулся и стал орать.

– Проголодался, – всплеснула руками Татьяна Ильинична.

– Или до Марьи, молока купи, скажи, что молоко пропало.

***

Людка вернулась на следующий день, еще злее, чем раньше.

На сына внимания не обращала вообще, как будто его не было.

Все заботы легли на Татьяну Ильиничну и Сергей Иваныча.

Они даже боялись оставлять Людку наедине с ребенком, вдруг что сделает.

Говорить при родителях она ничего не осмеливалась, только зыркала исподлобья.

Ночами Людка пропадала в части, все искала любовь.

Ваня рос здоровым, веселым ребенком, а вот сестру побаивался.

– Ма, – хватался он за юбку Татьяны Ильиничны, – почему Люда злая?

– Ненормальная она, не подходи к ней.

Сережка и не подходил, как видел Людку, прятался за Татьяну Ильиничну.

В семь лет Сережа пошел в школу, учился хорошо, все ему было интересно, все любопытно.

В ноябре Сергей Иваныч занемог: кашель, температура.

– В больницу тебе надо, – увещевала Татьяна Ильинична.

– Перележусь, – отнекивался он.

Вызвали местного фельдшера, бабушку Прасковью. Она приложила фонендоскоп к груди, к спине, послушала, ничего не услышала, но от греха подальше сказала:

– Везите в больницу.

Сергей Иваныч наотрез отказывался. Температура держалась высокая, мучил кашель.

Через три дня сдался:

– Попроси Толика, пусть в больницу свезет.

Татьяна Ильинична на радостях побежала к Толику.

В дороге Сергею Иванычу стало совсем худо, машина подпрыгивала на ухабах, тряслась по гравийке.

Довезли. Положили в отделение. Срочно перевели в реанимацию. Татьяну Ильиничну не пускали.

– Доктор, скажите, как он, – бросалась она к каждому проходящему врачу.

– Состояние стабильно тяжелое, двусторонне воспаление легких, мы ввели его в искусственную кому.

Татьяна Ильинична шла в небольшой храм на территории больницы и, заливаясь слезами, молилась, молилась, молилась.

Через три дня Сергея Иваныча не стало.

– Отек легких, мы ничего не могли сделать, если бы раньше, – разводили руками врачи.

Татьяна Ильинична не могла поверить своему горю.

– Хороший был мужик, рукастый, – шептались соседи на поминках. Татьяна Ильинична ничего не ела, сидела сама не своя.

– Ма, поешь, – Людка протянула пирожок.

Татьяна Ильинична даже головы не повернула.

Ваня тоже сидел понурый, ему сказали, что папа теперь на небесах. Ребенку было невдомек, почему мама такая грустная, папе ведь там хорошо.

После смерти мужа Татьяна Ильинична стала другой, постарела, сдала, больше сидела.

– Мама, пошли, – тянул ее Ванечка.

– Сейчас, сейчас, сыночек, погоди.

Ванечка был в шестом классе, когда Татьяна Ильинична ушла.

– Угасла, – шептались в деревне, – Сережа ее к себе забрал.

Ванечка отчаянно рыдал, он понимал, что маме с папой будет лучше, но недоумевал, почему его не взяли с собой.

Людка, скрепя сердцем, стала опекуншей. Но о ребенке не заботилась. Все больше о себе.

Соседи Ванечку жалели, кто накормит, кто одежку старую отдаст.

Стал Ванечка неухоженный, нелюдимый, соседей чурался, Людку боялся, если она домой пьяная приходила или «хахаля приводила», прятался на чердаке.

На чердаке было страшно и сыро, но мальчик терпел, лишь бы Людка не била.

Больше всего хотелось есть, в животе постоянно урчало, по ночам снились булочки и колбаса.

В первый раз Ваню посадили в четырнадцать, по малолетке, обнес магазин.

Зато впервые отъелся до отвала.

Когда его менты брали, даже не сопротивлялся.

На поселении оказалось лучше, чем дома.

Работай себе, питание трехразовое, жизнь по часам.

Ни о чем думать не надо.

Ваня вышел и сел снова. Так и сгинул в одной из тюрем.

Людка постарела, стала похожа на тощую козу.

Даже изголодавшиеся солдатики брезговали.

Вышла Людка на большую дорогу, прелестями пожухлыми торговать.