Внезапно в дверь стучат

И вот тут наступает момент научной истины: если бы эта женщина не погибла во время теракта, она бы свалилась через неделю из-за этих самых опухолей и умерла максимум через месяц-два. Трудно объяснить, как вышло, что такая молодая женщина страдала от настолько запущенной формы рака — и при этом никак не диагностированного. Может, она была из тех, кто не любит ходить по врачам, или думала, что боли и головокружение — временные явления и пройдут сами по себе. Так или иначе, когда муж пришел в морг, чтобы ее опознать, патологоанатом не мог решить, рассказывать ему или нет. С одной стороны, это открытие могло принести некоторое утешение: нет смысла предаваться бессмысленному раскаянию, твердя себе: «Если бы только она в тот день не пошла на работу!» или «Если бы только я ее подвез!» — когда знаешь, что твоя жена все равно умерла бы. С другой стороны, подобная новость может добавить страданий и превратить эту случайную и ужасную смерть пусть в менее случайную, зато куда более ужасную — выходит ведь, что эту женщину настигла гибель двойственная и двойная, такая неизбежная, как будто небеса хотели поразить ее наверняка и никакие соображения на тему «а что, если» не спасли бы ее даже в фантазиях. С третьей стороны, подумал патологоанатом, какая, в конце концов, разница? Женщина мертва, муж вдовец, дети сироты, вот что важно, вот что страшно, а все остальное фигня.

Муж попросил разрешения опознать жену по ступне. Большинство опознает своих любимых по лицам, но он попросил опознать ее по ступне, подумав, что если он увидит ее мертвое лицо, это зрелище будет преследовать его всю жизнь или, вернее, все то, что осталось от его жизни. Он так любил ее и так хорошо знал, что мог опознать по любой части тела, и из всех частей тела ступня почему-то казалась ему наиболее дистанцированной, нейтральной, чужой. Он еще несколько секунд смотрел на ступню — уже после того, как узнал едва заметную волнистость ногтей, толстенький и чуть искривленный большой палец, идеальную дугу подъема. Может, это было ошибкой, подумал он, все еще глядя на крошечную стопу (тридцать пятый размер), может быть, это было ошибкой — выбрать именно ступню. Лицо мертвеца похоже на лицо спящего, но ступня мертвеца — невозможно не заметить смерть, таящуюся под каждым ее ногтем.

— Это она, — сказал он патологоанатому в конце концов и вышел.

На поминки жены пришел и этот самый патологоанатом. Не только он — мэр Иерусалима тоже пришел, и министр внутренних дел тоже. Оба лично пообещали мужу, многократно повторив его имя собственное и имя покойной, отомстить за ее жестокую смерть. Они описали в выпуклых, образных выражениях, как найдут и накажут тех, кто заслал террориста (самоубийце как таковому уже невозможно было отомстить). Мужа, по-видимому, эти обещания заметно смущали. Кажется, они не очень его интересовали, и он старался скрыть это только из уважения к чувствам взвинченных важных людей, наивно веривших, что их яростные речи приносят ему некоторое утешение.

На поминках патологоанатом снова думал рассказать мужу, что его жена по-любому была при смерти, и этим слегка утихомирить дух возмездия и неловкости, веющий над собравшимися, но и в этот раз промолчал. По дороге домой он предавался относительно философским размышлениям о происшедшем. Что есть рак, думал он, если не Господень акт террористического свойства? Что Господь делает, если не терроризирует нас в знак протеста против… против… чего-нибудь такого возвышенного и трансцендентного, что мы вообще не в состоянии осмыслить? И, подобно работе, которую патологоанатом делал в лаборатории, эта идея была взвешенной и точной, но никому особенно не помогала.

Ночью мужу приснился грустный сон, в котором мертвая ступня гладила его по лицу, — сон, от которого он проснулся в совершенном раздрае. Он прошел на кухню тихо-тихо, чтобы не разбудить детей, и сделал себе чашку чая, не зажигая свет. Допив обжигающий чай, он продолжил сидеть на темной кухне. Он придумывал, что бы ему хотелось сделать. Что бы его обрадовало. Пусть даже то, что он не очень-то мог себе позволить из-за детей или из-за денег. Но ничего такого в голову не приходило. Он чувствовал, что грудная клетка забита каким-то плотным, кислым веществом, и это было не горе. Это было гораздо хуже горя. После всех этих лет жизнь казалась ему не более чем ловушкой. Лабиринтом. Даже не лабиринтом, а комнатой, целиком состоящей из стен, без дверей. Должно же быть что-то, уперся он, такое, чего мне бы хотелось, даже если оно никогда в жизни не случится, даже если у меня не получится. Что-нибудь.

Есть люди, которые кончают с собой, когда уходит кто-то из близких, есть те, кто обращается к вере, а есть те, кто сидит всю ночь на темной кухне и даже восхода не ждет. Свет начал проникать в квартиру снаружи, еще немножко — и малыши проснутся. Он попытался снова вспомнить прикосновение ступни во сне, и, как это всегда бывает со снами, вспомнить-то он смог, а вот заново почувствовать — нет.

Золотая рыбка