Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом

Еще хуже было то, что Зощенко сохранял в своих рассказах не только быт и нравы 1920‐х годов, но и свое ироничное к ним внимание, и в этом критики видели главную проблему: изменений в советской жизни Зощенко не видел, потому что не изменился сам. Если бы «Приключения обезьяны» были опубликованы в 1923 году, писал Вишневский в той же статье, можно было бы отметить, что молодого автора особенно интересуют скандалы и столкновения на улице и в пивной, но оставалась бы надежда, что автор позднее сумеет увидеть жизнь более глубоко и перейти к более сложному изображению советской жизни, «полной удивительных, благородных поступков и дел». В 1946 году ситуация была совершенно иной: публикация такого рассказа означала, что автор отстал от жизни. Ту же мысль, но в более резкой форме выражал в докладе Жданов, заявляя, что за последние 25 лет Зощенко не только ничему не научился и не только никак не изменился, но и «с циничной откровенностью продолжает оставаться проводником безыдейности и пошлости». Для наглядности Жданов напоминал об участии Зощенко в «Серапионовых братьях», литературной группировке начала 1920‐х годов, и называл его «мещанским писателем», окончательно дискредитируя как представителя интересов давно уничтоженного в Советском Союзе класса.

Если в случае «Большой жизни» речь шла о недобросовестном подходе режиссера к изучению материала, то в случае Зощенко собственно литературные произведения оказывались лишь следствием принципиального выпадения автора из советской жизни. В глазах Жданова Зощенко был рудиментом давнего периода советской истории, от которого нынешний Советский Союз отделяли годы великой стройки и воспитания советского человека, увенчавшиеся победой в войне. В послевоенной литературе Зощенко не было места, потому что и он сам, и его произведения были продуктом эпохи, которая теперь была объявлена далеким прошлым. В докладе Жданов напоминал, что писатели должны представлять советский народ так, «чтобы люди знали, каковы они сегодня»: «Вы призваны показать нашим людям, какими они не должны быть, и с этой точки зрения правдивость изображения должна быть такова, чтобы все то, что является пережитком вчерашнего дня, бичевали бы, чтобы вы показывали то, чем был русский вчера, но чем не является сегодня»259. Вторая часть этой конструкции была принципиальной: в рассказах Зощенко отсутствовало указание на то, что современные советские люди далеко ушли от его героев.

Именно на этом выпадении Зощенко из советской жизни делал акцент Александр Фадеев, выступая в ноябре 1946 года на собрании Общества культурной связи с СССР в Праге. Отвечая на недоумение, с которым постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» было встречено в пражских газетах, Фадеев спрашивал у слушателей, как бы они смотрели на гражданина своей страны, который на протяжении всего ее существования с чрезвычайным однообразием изображал бы все «злое, пошлое, низкое и отвратительное, что может быть в человеке», и отвечал сам себе другим вопросом: «Почему же мы должны мириться с тем, чтобы в нашей стране, когда создается этот новый советский человек, чтобы писатель, в сущности, пятого разряда, низкого пошиба позволял себе хулить из года в год тяжкий труд и благородную работу этого советского человека?»260

Представление о том, что любое произведение советской культуры следует рассматривать как полноценно представляющее всю страну, распространялось на литературу в той же степени, что и на кино. В контексте новой политики репрезентации критика Зощенко выглядела закономерной: ничто в его произведениях не предъявляло Советский Союз как великую державу, сумевшую чуть больше чем за 10 лет построить промышленность, воспитать нового человека и преодолеть вековое отставание от Запада. Его рассказы изображали советского человека не как героя-победителя, пронесшего сквозь Европу демократические идеалы, а как простого обывателя, занятого устройством своей жизни и попытками хоть как-то наладить собственный быт. Эти настойчивые игнорирование советского прогресса и отказ фокусировать внимание на положительной динамике в значительной степени обуславливали интенсивность обвинений в адрес Зощенко, но не менее важным оказывался тот факт, что, несмотря на столь очевидный и не раз выставлявшийся на вид анахронизм, Зощенко продолжал активно печататься и представлять советскую литературу.