Вниз по Шоссейной

Ранним утром, когда только раскрывались ставни, у окон, постукивая железным посохом, появлялась странная фигура Андриана. На нем были длинная рыжая обгоревшая шинель и каска с шишаком. Говорили, что это каска убитого им в мировую войну немца. Он молча стоял под окном, пока не появлялась хозяйка, и спокойно спрашивал:

— Хозяюшка, нет ли у вас дохлой курочки?

Его кормили, и он, постукивая своей железной палкой, уходил.

Суетливо бегал по улицам давно выросший из рваного костюма, длиннорукий и тонконогий, осыпанный веснушками Юда.

Говорили, что он бесконечно ищет колодец, в который упал в раннем детстве.

Услышав женский голос, старательно исполняющий неаполитанские романсы с какими-то нелепыми словами, вы могли наткнуться на мужчину по кличке Пани Лившиц. Собрав вокруг себя небольшую аудиторию, он торжественно объявлял следующий номер и игриво, словно певица, поправляющая концертное платье, проводил руками по своему лоснящемуся, залатанному, но отутюженному костюму и, закатывая глаза, продолжал очаровывать публику.

Мудрый сумасшедший Мома со стопкой книг под мышкой больше молчал. Наверное, поэтому и был уважаем. Лишь иногда он разражался короткой, спокойно произносимой речью, в которой были горечь его несостоявшейся любви и оскорбление всем женщинам мира.

Ему это прощали.

Правда, однажды недавно прибывший в авиагородок летчик, еще не знакомый с особенностями города, защищая честь своей подруги, выхватил пистолет и направил его в сторону Момы.

Тогда Мома, забыв о русском языке, на котором произносил свою речь, вдруг закричал по-еврейски:

— Евреи! Скажите ему, что я сумасшедший!

Кроме этих знаменитых и ярких личностей, в городе было еще немало посредственных, ничем особенным не выделявшихся сумасшедших.

Вы можете сказать:

— Зачем так много сумасшедших?

Не так уж много для такого города и того времени.

Многие из них даже работали, принося пользу обществу. Например, Гилька по прозвищу Ба. Он бегал по городу и продавал газеты. И у него их быстро раскупали, потому что каждый раз он выкрикивал что-нибудь сенсационное:

— Московская газета «Правда»! Цены снижаются. В Африке умер король! Жизнь становится веселее! В Титовке война!

Но когда однажды он прокричал: «Московская газета „Правда“! Покупайте „Правду“! Сегодня никто не любит правду!» — и об этом доложили Главному Начальнику, то Главный Начальник приказал убрать этого идиота с ответственной работы и впредь продавать газеты только в киосках и без всяких выкриков!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Телега с мотором самолета остановилась у ворот музея.

Слегка отставший от нее Славин вошел в калитку.

— Яковлевич! Он опять пришел, вас дожидается…

Сторож Павел Головко кивнул в сторону флигеля, где в тени, над кустами шиповника, возвышалась, словно стояла на кустах, фигура человека. Вполне пропорциональная фигура очень сильного человека.

Странным было лишь то, что, стоя на кустах, человек не проваливался сквозь их листву.

Зрелище было обманчивым. У человека были ноги, которые стояли на земле. Очень длинные ноги, и, увидев человека целиком, можно было удивиться его могучим рукам и плечам и очень маленькой, не соответствующей его росту голове с добродушным, почти детским лицом.

— Павел Семенович! Скажите ему, что, как только поставим экспонат на место, я поговорю с ним, а если ему захочется, он может помочь нам.

Славин открыл ворота, и Неях, понукая битюга, въехал во двор.

Нелегко было молодым парням из авиагородка погрузить тяжелый мотор па телегу, а снять его, не повредив, протащить через распахнутые двери музея и установить на месте было совсем сложно.

Сторож Головко, Славин и балагула Неях подходили к мотору с разных сторон, но, убрав крепления, смогли лишь слегка сдвинуть его на середину телеги.

Тут из кустов шиповника, улыбаясь и хихикая, вышел этот нескладный гигант, обхватил и поднял, как тяжелую, но вполне удобную игрушку, мотор и произнес:

— Куда?

— Сюда, Адам, сюда, — указывал дорогу сторож Головко.

— Чуть-чуть левее, — попросил Славин. И мотор был установлен на назначенном ему месте.

— Ну что, Адам? Я же вам все объяснил…

— Нет, товарищ директор, я подумал и все равно хочу так сделать. Я же не беру за него денег, берите бесплатно. Не хочу в Академию наук, даже если там миллион дадут. Хочу, чтобы он здесь лежал, на втором этаже, где то лежит в стеклянном гробу, чтобы все видели. Давайте хоть сейчас…

Адам не был пьян, и вообще он не пил. Кто-то объяснил ему еще давно, что на его огромную массу, чтобы захмелеть, нужна бочка спиртного, а это очень дорого, лучше не пробовать, не начинать.

Он не был пьян, но нес для постороннего уха что-то совершенно несусветное.

Виновником его странной и настойчивой просьбы был Боря Вихман, обладавший, как известно, кроме дурного глаза и длинного языка, еще и даром сочинительства и хитроумной подначки.

Как-то копали под Глушей яму. Смолокурню собирались строить и наткнулись на скелет, не совсем скелет — почти человек, только высохший и окаменевший.