Вниз по Шоссейной

И в пивной, недалеко от фотографии Погосткина, где любили заканчивать свой натруженный день форпггадтские балагулы и извозчики, история эта была принята с радостью и основательно замочена.

Герасиму прилепили кличку Миша, на что он улыбался и протирал очки точь-в-точь как тот Миша Калинин.

В истории этой было одно спорное место. Как рассказывал Васька Гомон, Герасим приехал на встречу с родственником на извозчичьем фаэтоне, а Калинин — на бронепоезде, тогда как историками отмечено, что Калинин прибыл в Бобруйск на агитпоезде, что совсем не одно и то же.

Но это мелочь.

Главное то, что тогда, во время встречи на Шоссейной у ресторана Зельдовича, Михаил Калинин подмигнул Герасиму, что означало: держись, браток, если понадоблюсь, обращайся ко мне.

Это историки опровергнуть не могут. Даже если они и видели все.

Только Василий Царик по кличке Гомон знал истину, радостно принятую раз и навсегда форпггадтскими балагулами.

И когда по заведенному издавна порядку, заключавшемуся в том, что до окончания отдыха в пивной фориггадтцы предусмотрительно назначали дежурного, и если эта обязанность выпадала на Герасима, ласково именуемого Мишей, то тогда торжественно объявлялось, что сегодня будет дежурить Калинин.

Герасим прекращал пить, терпеливо ждал конца застолья, потом растаскивал уснувших по их возам, привязывал вожжи, чтобы в пути не волочились по земле, стегал по очереди лошадей, и обоз собутыльников медленно трогался в сторону фориггадта.

Привычные лошади знали дорогу домой, ржали у ворот и доставляли бормочущие тела своих хозяев в объятия их жен.

А Герасим, отправив обоз, расплачивался за выпивку и, прежде чем взобраться на козлы, протирал очки.

Точь-в-точь как это делал Калинин.

Эта давняя шутливая история с именитым родственником Герасима как- то прижилась на форштадте, как приживаются клички, бессмысленно тлела, не вызывая своей привычностью ни удивления, ни интереса к ее происхождению, стиралась и даже стала забываться.

До определенного времени.

Вспомнил о ней отец Гинды Гитиной старый шорник Лейба Гитин.

Вспомнил, по-видимому, вовремя.

Он долго думал и додумался до того, что пригласил к себе Ваську Царика и попросил его освежить в памяти слова Калинина, которыми он обещал в трудную минуту помочь Герасиму, ибо такая минута уже наступила, и если Калинин не заступится за сына Герасима, то Сергея будут судить за вредительство и срыв мощи Красной Армии.

Любого одного из этих двух тягчайших преступлений было достаточно для того, чтобы Окуличи всей семьей покинули форштадт и, конечно, этот мир.

Вина Сергея подтверждалась пчелами и салом со шкуркой…Сергею, Сергею Герасимовичу, было за сорок, и обладал он чуть припорошенной сединой умной головой, ясными глазами, высоким ростом и большими натруженными, а главное, золотыми руками.

У него к тому времени уже была довольно значительная своя семья, которую нужно было кормить.

Был он краснодеревец, мастер, в душе художник. Мебель его работы охотно покупалась и ценилась.

…Как-то, в еще не страшное время, предложил ему начальник еще не тюрьмы, а исправительной колонии, или, как ее называли, «справдома», место инструктора по труду.

Сергей согласился.

Но уже не за горами были страшные годы. Входя в них, начальник «справдома» сменил кубари в петлицах на шпалу, надел новую форму и из малозначащего службиста к нужному времени превратился в желчного и жестокого начальника тюрьмы Зубрицкого.

Перевоспитанную мелкоту вскоре куда-то переправили. Занимаемые этой мелкотой зарешеченные помещения нужны были для более важных государственных дел. Для проведения этих дел будущая тюрьма нуждалась в укреплении полов, решеток, дверей, перестройке некоторых помещений в камеры-одиночки и изолированные спецблоки с глухими стенами.

Словом, нужны были толковые рабочие руки. Желательно бесплатные.

А тут удачно получилось, что последняя партия пчелиных ульев, сработанная последними колонистами под руководством инструктора Сергея Окулича, оказалась негодной.

С колхозных пасек сообщили, что пчелы не желают в этих ульях селиться, кружат над ними, обиженно гудят и, покружившись, улетают.

Вызвал к себе Зубрицкий Сергея Окулича, развалился в кресле, заложил ногу за ногу, скрипнул сапогами и ремнями и наугад спросил:

— Чем ульи намазал? Кто научил пчел травить?

Не успел Сергей понять, о чем спрашивает Зубрицкий, а тот уже заявил: «Судить и карать будем как вредителя. Только трудом можешь частично искупить вину. Будешь работать по ремонту. Жить будешь здесь. На воскресенье — домой. К вечеру являться. Делом твоим о вредительстве займется следователь».

И началась эта непонятная тюремная трудовая жизнь под следствием, с выходным в воскресенье и обязательной явкой к вечеру.

Может быть, искупил бы Сергей Окулич свое вредительство с ульями и попыткой перетравить колхозных пчел, работая споро и красиво золотыми руками и смышленой головой на переборке и укреплении полов и сколачивании нар в будущих камерах.