Вниз по темной реке

Покачиваясь от слабости, мы двинулись по узким переулкам, и Пэт спросил, где я живу и кто научил меня так владеть ножом. Я пожал плечами, и новый товарищ, бросив взгляд в мою сторону, настаивать не стал. Глаза у него были синие, как и у меня; впрочем, как и у многих ирландцев. Наконец мы добрели до лавочки, сбоку от которой шла лестница в жилое помещение на втором этаже. Его мать обработала мой порез, и Пэт поинтересовался, останусь ли я на обед. Потом попросил меня задержаться еще ненадолго, и его просьба, похоже, обеспокоила миссис Дойл.

— Не волнуйтесь, мэм, — буркнул я. — Мне помощь не требуется. У меня все на мази.

— Сколько тебе лет?

— Пятнадцать, — на всякий случай соврал я.

— На мази, говоришь? Чем занимаешься?

Я промолчал, и она устало вздохнула.

— Ма, он меня выручил, иначе я сыграл бы в ящик, как Фрэнсис, — серьезно сказал Пэт.

Миссис Дойл, притянув сына к себе, чмокнула его в лоб и кивнула.

— Спасибо, что позаботился о моем мальчике. Его смерти я не пережила бы.

После ужина, когда камин уже прогорел, мы собрались у кровати, которую миссис Дойл делила с близняшками — Элси и Колином, и она пересказала нам одну из легенд о знаменитом воине Кухулине. Моя мать тоже была родом из Ирландии, но подобных эпосов я от нее никогда не слыхал.

Шли годы, и ма Дойл рассказывала нам то о Лугайде, Абхартахе и древних банши, то о феях и Джонни Фриле. Мы с Пэтом могли сколько угодно обмениваться снисходительными улыбками, считая старые мифы сказочками для близнецов, однако слушал я с удовольствием. Голос ма взмывал вверх, и тогда ее слова, словно звонкие монеты, отскакивали от потолка. Если я и считаюсь неплохим рассказчиком — это все ее школа.

В общем, я переехал к Дойлам, и на этом моя воровская карьера закончилась. Ма Дойл сразу дала понять, что не потерпит такого способа зарабатывать на жизнь. Впрочем, вряд ли ей удалось бы сводить концы с концами, сидя с детьми в нашем квартале, и каждый из нас чем-то занимался. Мне поручили помогать в лавочке, выполнять разные поручения и учить Элси арифметике. Разумеется, я ворчал, подметая полы и таская тяжелые тюки с чаем с верфи в кладовую, и все же втайне гордился и даже получал удовольствие от работы, сознавая, что не стал для ма обузой.

Через пару лет подросли двое племянников, и ма Дойл поручила им следить за лавочкой. Мы с Пэтом подались в порт. По десять часов в сутки грузили товар, а потом я продвинулся по службе, став лодочником — перевозил грузы на суда в маленьком плашкоуте. Работа была нелегкой, и я возмужал, превратившись в парня, способного спокойно перекинуть тюк весом в сотню фунтов с причала на палубу. Не знаю, к худу то было или к добру. Во всяком случае, однажды в порт заглянул Симус О’Хаган и увидел меня с мешком чая через плечо. Симус спросил, не желаю ли я заработать денег.

— А что надо делать?

— Биться на кулаках. — Он не отводил от меня взгляда. — Боксировать приходилось?

— Никогда.

— Научиться хочешь?

Я тотчас понял, что Симус предлагает мне бокс без перчаток. Подобные бои были вне закона. Случись полиции нагрянуть с облавой в боксерский зал, каждого из бойцов бросили бы на несколько месяцев в сырые кутузки Уайтчепела. Упечь в тюрьму ирландца — несравненное удовольствие для любого полисмена.

— Сколько платите?

— Процент с выручки. Для начала могу пообещать фунт в неделю. — Симус сплюнул коричневую от табака слюну. — Это как новичку, но с такими плечами и ручищами ты сможешь зашибать и больше.

Четыре фунта в месяц?

Деньги были нужны — я этого и не скрывал. Знал, что означает дополнительный доход — и для ма Дойл, и для меня. Для всех нас. Симус глянул мне в глаза и улыбнулся.

— Почему вы обратились именно ко мне? — удивился я, кивнув в сторону десятков мужчин, снующих в порту, многие из которых были сильнее меня, хотя и старше.

— Только никому, — не ответив на вопрос, шепнул он и вручил мне обрывок картона с адресом. — Приходи вечером, к половине девятого.

Симус не внущал мне особого доверия, — стоило лишь глянуть в его жесткие, горящие, словно у змеи, глазки, но мне было семнадцать, и я гордился, что из огромной толпы грузчиков выбрали именно меня.

Клочок картона до вечера жег мне грудь. В шесть часов я сказал себе, что никуда не пойду. На улицах драться приходилось не раз, но ведь это не то же самое, что бои на ринге. Кто сказал, что меня не собираются заманить в ловушку? Могли убить, зарезать, и никто не знал бы, где меня искать. Да и О’Хагана я видел едва ли не первый раз в жизни. Хорошо бы навести справки, да расспросы лишь вызовут подозрение.

В половине восьмого, заметив, как ма корпит над книгой с записями о выручке, решил — попробую! Хуже не будет. Не понравится — сбегу.

В восемь мне вспомнился змеиный блеск в глазах О’Хагана, и я вновь передумал.

Посмотрел на маленькую Элси, штопающую юбку единственной драгоценной иглой, которую она на ночь втыкала в кусок коричневого войлока, на Пэта, гоняющего по тарелке корочку хлеба, чтобы собрать подливку до последней капли. Подумал о поступке ма Дойл, которая, возможно, спасла мне жизнь, дав приют в своем доме.