Вновь

— Мне пришлось идти на уступки. Ты представляешь, каково это мне, идти на уступки Игорю Козыреву, чтобы тебя не арестовали?! Маленький урод, ты хоть понимаешь, как много для тебя делают, неблагодарная тварь?!

Бэккер уже и забыл, как любит переломный момент восприятия: мальчишка осознает бессмысленность наивных желаний добра, любви и понимания от мамы, а мужчина надевает упрямость и смело адаптируется, так сказать, живет вопреки, ибо другой жизни у него толком и нет. Это женщина так умело заразила его целым сгустком болезней: не просто ощущение — знание собственной никчемности, искажающее восприятие одиночества в огромном мире. Мире, где он чужой и ненужный, где если и есть ошибка, то это он, сам Бэккер, само его существование — не более чем помеха для всех остальных. Если и есть человек ничтожный и ненужный, то это он, нежеланный сын. Пока большинство жило яркой жизнью юных лет, он же плыл по течению, не высовывался, смиренно принимал любое наказание и оскорбление, веруя с подачи матери в законность любой жестокости в его адрес. Ребенок не заслуживает таких родителей.

— Ты еще и плачешь? Какой же ты бракованный! Стыд! Не сын — брак! Стоило тебя в детский дом сдать, а то и вовсе не рожать! Надеюсь, этого хотя бы не видит никто! Да что ты все молчишь! Что, опять думаешь, плохая мать, да? Неблагодарный урод. Когда не нужно, так дерзости у тебя на всех хватит, а как отвечать за свою никчемность, так сразу мы вспоминаем про учтивость! Бракованный урод!

Как же ему хочется накричать на нее… Заткнуть эту фальшивую, наглую и злобную женщину, чья обида на весь мир не имеет ни основания, ни решения. Многие на его глазах проявляли опаску перед ней, доказывая успешно брошенную пыль в глаза. Еще в детстве, сам того не заметив, Бэккер научился презирать ее, молча, но так, чтобы она видела это. Когда реакция была запущена, довести ее до истерики не составляло труда, чем он порой злоупотреблял. Он ненавидел себя за это. Но защитный механизм позволял считать ее просто соседкой или же нянечкой, чья любовь к бутылке все-таки имеет натянутое, но обоснование. Но сейчас ему трудно исполнять этот сценарий. Столько пережитого, а он не может открыться своей матери, которой ему так сейчас не хватает. Хотя он и не знает скрываемого за статусом хорошей мамы поведения. Ему просто не хватает любви и тепла, заботы и понимания… не хватает самого обычного человеческого отношения. Но кричать в яростном, так и жаждущем свободы порыве он сейчас не будет по причине заботы о самом себе. Сорваться и вывалить на нее всю боль и обвинить в неправдивом отношении к себе — это сделает лишь ей одолжение. Все придется держать в себе: одиночество, боль, стыд, злость, обиду… правду.

— Значит, так, маленький позор семьи, чудом избежавший статуса выкидыша! Сейчас ты извинишься перед Игорем Козыревым, потом отправишься обратно, сюда, на Опус.

Залитое злобой неестественное лицо этой женщины никак на него не влияло. Громкий и неровный голос ее был не более чем привычным шумом. Любое его слово будет воспринято агрессивно и неразумно. Все как и всегда, закрепил Бэккер привычный итог. Вернуться на Опус… Это наглое требование ранило больше всего. Потому что он не вернется на Опус ни при каких обстоятельствах, даже если придется пойти на немыслимое. Ниже в глазах матери падать некуда.

Письмо 2