Внучка алхимика

– Сам бог направил тебя ко мне, голубушка! Кажется, я догадываюсь, что ты хочешь сделать. Чтобы Шарогородские сами отказались от своего будущего зятя, для чего им нужно вроде невзначай сообщить, что граф болен нехорошей болезнью…

Соню опять бросило в жар.

– В тихом омуте черти водятся, – сочувственно вздохнула Григорьева. – Или, ещё говорят, не буди лихо – будет тихо… Ладно, ладно, не смущайся. Ежели кто и может тебя упрекнуть в том, что именно таким манером борешься за свою любовь, то только не я… За работу возьму с тебя десять рублей. Может, для тебя это и многовато, но получишь ты неизмеримо больше, а дело-то предстоит хлопотное…

– Я согласна, – непослушными губами вымолвила Соня. Как бы она ни корила себя за необдуманные и даже непорядочные действия, отступать теперь было все равно поздно.

– Сделаем так, – медленно проговорила Григорьева. – Пошлём к Шарогородской её хорошую знакомую – Полинку Вревскую, каковая была изгнана из фрейлин её величества по причине неумеренного потребления некоего крепкого напитка… С неё будет достаточно и целкового… Полинке могут не поверить. Разве что, в случае, когда никто другой не подтвердит её правоту… А после всех статистов придется вступить в игру самой мадам Григорьевой.

Соня удивленно посмотрела на Аделаиду Феликсовну. Оказывается, она сама себя так называет, и это вовсе не заглазное прозвище.

– Одним словом, твоей покорной слуге, Софья Николаевна, придётся потрудиться, чтобы уговорить Дашу Шарогородскую, а ежели и не саму Дашу, то её маменьку, Екатерину Ивановну, навестить своего жениха в особняке князей Астаховых. Обычное дело, в доме у друга граф переживает случившуюся с ним неприятность.

– А, может, не надо этого делать…, – начала говорить Соня, откровенно впадая в панику.

Григорьева посмотрела на неё и снисходительно улыбнулась.

– Поздно, княжна, поздно, миленькая! Зачем же тогда человека безобразила? Теперь кто знает, простит ли граф такое надругательство над собой?

Сердце Сони тревожно забилось, и она совсем пала духом.

– Ты вот что, голубушка, – жестко сказала ей Григорьева, – взялась за гуж, не говори, что не дюж! Лучше пропасть, чем терпеть злую напасть. Коли я бы, так же, как и ты, посреди дела руки опускала, небось нынче у твоих ворот милостыню просила, а у меня вон и дом, и достаток какой-никакой… Деньги принесла или что в залог оставишь?

– Принесла, – отчего-то шепотом проговорила Софья, понимая, что теперь и вправду назад дороги нет.

Она протянула мадам Григорьевой ассигнацию, а та зачем-то полезла в буфет и вернула Соне два рубля. Княжна непонимающе уставилась на деньги.

– А это за баночку твоей – или дедовой – "красной сыпи". Сдается, и мне такое притирание может пригодиться… Ты ведь не откажешь тетушке Аделаиде?

– Не откажу, – чувство неуверенности и даже брезгливости от содеянного как бы отодвинулось куда-то; в голове у княжны даже мелькнула мысль, что её предприятие – всего лишь хитрость влюблённой женщины, которая, как справедливо заметила Аделаида Феликсовна, борется за свою любовь.

Почувствовала это и Григорьева. Одобрительно кивнула.

– Говоришь, мыло им начинила? Ну-ну!

Она помолчала и заговорила уже другим тоном.

– Желаете получить разъяснения за свои деньги или так, положитесь на мою опытность?

– Пожалуй, что выберу вашу опытность.

Соня с удивлением прислушивалась к себе. В ней появилась даже некая лихость. Словно она участвовала в баталии, но в отряде разведки. Как говорится, ходила во вражеский тыл.

– Вот и умница. Думаю, ты не пожалеешь, что мне доверилась… Ты, смотрю, чай и не пьёшь вовсе, – она поднялась из-за стола и крикнула в сторону кухни. – Марфуша, кофе неси! По душе ты мне пришлась, девонька! Сдается, мы с тобой не последний раз видимся. Давай-ка я тебе на кофейной гуще погадаю – хоть кого спроси, в Петербурге я – лучшая гадальщица. Не возражаешь?

– Мне никогда прежде никто не гадал, – неуверенно проговорила Соня.

– Тогда выпей свою чашку и осторожно на блюдечко остаток откинь. Вот так. Немного погодя я посмотрю…

Соня вдруг заволновалась, словно мадам Григорьева собиралась не гадать, а кроить её судьбу. Между тем, Аделаида Феликсовна перевернула её чашку и некоторое время рассматривала остатки гущи на стенках и дне.

– Надо же, такую чашку я ещё не видела… Поразительно! Между прошлым и будущим ровная четкая полоса, словно в один прекрасный момент ты начнешь совершенно новую жизнь, ничуть не похожую на прежнюю. Совсем другую. Как странно, я вижу почтовую карету, долгую-долгую дорогу и человека, который изменит твою жизнь…

– Это Разумовский? – зачем-то спросила Соня, хотя и предвидела ответ гадальщицы.

– Не похож. Этот человек тоже молод, но как бы поуже в кости. И сущность его двойная.

– Как это?

Мадам Григорьева замешкалась.

– Не могу растолковать, а только он вылился… загадочным, как бы не тем, за кого он себя станет выдавать… Сама не пойму, что тебе говорю… Видать, род у вас астаховский такой особенный, что не всегда к линиям судьбы и слово подберёшь… Сказала всё, что смогла понять, а там сама увидишь, права или не права старая Аделаида.