Внучка алхимика

Что же этот пассажир не отведёт от неё взгляда?! Будь Соня где-нибудь на улице или в бальной зале, она бы и ушла, повернулась спиной, но что делать, когда ты сидишь в карете, которая везёт тебя в благословенную даль и кроме того, больше нет свободных мест?

– Если бы можно было поменяться с кем-нибудь местом, – буркнула княжна своей горничной, просто для того, чтобы пожаловаться, как ей сие внимание неприятно.

Она и представить не могла, что Агриппина истолкует её слова, как пожелание, чтобы тут же приняться его исполнять. Служанка не нашла ничего лучше, как обратиться к сидящему напротив господину в лисьей шубе и надвинутой на глаза треуголке.

– Ваше благородие, вы не могли бы поменяться местами с моей госпожой?

– Не могу! – свирепо откликнулся тот. – И не хочу! Мне здесь удобно.

Софья вообще-то не собиралась никого утруждать, но грубость соседа тем не менее её задела. К тому же невольный взгляд на нахального молодого человека подтвердил, что он всё слышал и теперь откровенно потешается над нею. Соня подосадовала на свою служанку, которая в великой радости от того, что её взяли в путешествие, с самого первого момента бросалась выполнять любое желание княжны, даже вот так вскользь высказанное.

Соня опять взглянула на своего возмутителя спокойствия, хотя вовсе не хотела этого делать, а он состроил уморительную гримасу, как бы успокаивающую её и одновременно умоляющую: мол, простите, госпожа, я больше так не буду!

Соня, не выдержав серьезности, прыснула, а сосед расплылся в довольной улыбке.

К тому времени и мужчина в шубе, внимательно глянув на неё из-под шляпы, примиряюще буркнул:

– Простите, сударыня, мое невежество, но эти кареты… Меня так укачивает, что белый свет не мил! Сидеть же спиной к движению для меня и вовсе невыносимо!

Соня конечно же его простила, и опять мир вокруг засиял для неё всеми красками.

Карета ехала в весну, говоря поэтическим языком. Если в Петербурге ощущалось пока только её дыхание, то чем дальше на юг Соня и её спутники ехали, тем больше свидетельств пробуждения природы видели вокруг.

Отчего-то задерживаться где-то, кроме Швейцарии, Соня не собиралась. Ведь она не обычная праздная путешественница, что ездят из страны в страну, лишь поглазеть на достопримечательности, а потом живописать это в своих дневниках, испещряя листы восклицательными знаками.

Но в то же время, быть в Европе и не посмотреть хотя бы мельком Швейцарию? Мало ли, когда ещё доведется посетить сию страну – Мекку путешественников.

Всё-таки первоначальные замыслы Софьи насчёт того, чтобы не вернуться в Россию, все ещё бродили в голове и желанного успокоения, холодного рассуждения никак не наступало. Иными словами, княжна не знала, что будет с нею завтра и свою жизнь по полкам не раскладывала.

К тому времени она уже успела познакомиться со своим соседом по путешествию, тем самым, кто поначалу так её раздражал. Фамилия у него оказалась довольно редкая – Тредиаковский, и Соня поинтересовалась, не родственник ли он известного поэта?

Тот как-то странно взглянул на княжну и пробормотал:

– Дальний… Вы первая девица, которой знакома эта фамилия. Неужели вы читали и стихи…дяди?

– Всё, может, и не читала, но одно точно знаю. Кажется, поэт поздравлял им императрицу:

– Будь здорова,

Как корова,

Плодовита, как свинья,

И богата, как земля!

Вчера почтовая карета прибыла в Ригу и, как выяснилось, молодой человек остановился в той же гостинице "Hotel de Petersbourg". После завтрака Соня и Григорий – так звали Тредиаковского – гуляли по Риге, ведя сию неспешную беседу. Теперь после её декламации Григорий вдруг сбавил шаг и посмотрел на неё в недоумении, даже с некоторым подозрением.

– Вы смеётесь надо мной?

Соня растерялась. Лучше бы она сразу призналась, что не читала стихов его родственника, чем так неудачно пытаться изображать знание.

– У меня и в мыслях того не было. Но один мой учитель говорил, что это написал именно Тредиаковский.

– Наверняка ваш учитель был из тех, кто травил дядю…

– Ядом? – вырвалось у Сони.

– Почему – ядом, – досадливо отмахнулся он, – придирками и всяческой напраслиной вроде этих стихов. Дядя никогда – слышите, никогда! – их не писал.

– Хорошо, я запомню, – согласилась всё ещё не пришедшая в себя от неловкости Соня.

Но, похоже, Григорий всё не мог успокоиться и хотел реабилитировать в её глазах образ родственника.

– Вот, послушайте:

– Начну на флейте стихи печальны,

Зря на Россию чрез страны дальны…

Сто мне языков надобно б было

Прославить всё то, что в тебе мило…

Он оборвал себя на полуслове.

– Всегда так: стоит завести кому-то речь о поэзии, как я тут же встреваю, начинаю спорить, и так распаляюсь, что и себя не помню. Вот и на вас накинулся. Простите, ради Христа, невежу.

– Ничего, я не обиделась, – заглядывая в его теплые ореховые глаза, улыбнулась Соня.