Внучка берендеева. Третий лишний

Нож он поймал пальцами, как учили, но выкручивать не стал.

Послал по железу горячую плеть.

И взвизгнул нищий, схватившись за ладонь.

— И что это было? — Еська нищего за шкварник ухватил.

Несло от того…

…стало быть, из тех, которые за чертою обретаются, в норах да на дрянных улицах. При храмах братия себя блюдет, знает, что за страдания народ на монетку-другую расщедрится, потому язвы и раны казать можно, но вот вонючему да вшивому подавать побрезгуют.

— Отпусти!

Кривой на один глаз.

Нос рваный.

Во рту, до краев щек разодранном, осколки зубов гнилых торчат. И смотреть-то на этакое омерзительно. Но Еська смотрит. Рассматривает.

В одну сторону повернут.

В другую.

Тощий. Но знакомая физия… знакомая…

— Кто? — спросил он.

— Да пошел ты!

— А если сдам? — Еська голову наклонил. — Кликну стражу, скажу, что ты на смертоубийство покушался… знаешь, что за смертоубийство царевича полагается? То есть за покушение? Живьем в масле тебя сварят. А магики постараются, чтоб не сразу ты сдох…

— Царевич? — осклабился нищий. — Это ты-то… царевич? Да я тебя… знаю…

— Знал. Тебе кажется, что ты меня знал. — Еська не спешил руку разжимать, хотя держать нищего на весу было мало что противно, так еще и тяжко.

— Вот весело будет, когда узнают, что царевич — вор с дурной слободы…

— Кто узнает?

— Все!

— Неужели? — Еська, наконец, узнал его. И подивился. Кикша, старый дружок, с которым на пару не один кошель сняли, не одну девку золотом обсыпали…

Был Кикша молод.

И высок.

Хорош. Его в коты сманивали, сулили легкую работенку и золотые горы, а он не пошел. И верно, где это видано, чтоб почтеннейший вор тонкое работы мастер да подлым котярой стал? Кикша носил сапоги вощеные скрипучие. И пояс из кожи заговоренной. Рубахи шелковые. Картуз набок.

Курил табак.

Плевал сквозь зуб выбитый. И девки слободские от этакой лихости млели. Он же не скупился на пряники и красное вино. Платки покупал. Бусы. Еще какую ерунду. Правда, пьянея, становился дурноват и в драку лез, а когда драки не было, то просто подружку свою колошматил.

Прощали.

— Думаешь, поверят? — Еська нищего отпустил, удивляясь тому, как переменился тот. Кикша… куда картуз подевался?

Волос тонкий, золотой?

Седые патлы свисают до плеч, скрывая изуродованное лицо.

— Кто ты? Нищий. Может, блаженный, а может, на царицу клевету возвести вздумал. Подбили тебя дурные люди… или с собственной злобы?

— Ты…

— Как ты докатился до жизни такой? — Еська шлепнул по шаловливым пальцам. А ведь неуклюж сделался Кикша, такой кошель не то что у Еськи, у спящего не стянет.

— Да… связался с одною… дурной болезнью наградила… а там неудачно на дело пошел. Гульнули добре… надо было похмелиться, а у меня ни монетки…

Еська головой покачал: если поймали Кикшу похмельного, сам виноват. Кто ж на дело настоящее идет, когда руки дрожат и не слушаются.

— Били… у столба поставили… потом на каторгу… я сбег и вернулся… а оно как не везло, то и не везло… — Кикша всхлипнул и завел тоненьким голосом: — Человек хороший, подай монеточку на пропитание… ветерану старому… я уж за войском царским ходил, на поле стоял… с азарами рубился…

— Прекрати юродствовать. — Еська отвесил подзатыльник и руку платочком отер. — Сам виноват. Резать за что хотел?

— Я тебя как увидал… я ж глазам своим не поверил! От те клянусь! Думал, примерещилося с перепою… да только я уж седмицу, как тверезенький, самому тошно… подай монетку…

— Ты меня резать хотел, а я монетку?

— Не со зла, не со зла… слаб человек… от те клянуся… мы ж как братья были… одну постелю делили… — Кикша захныкал, и от того, от вида его, прогнившего, стало тошно. — А ты вона… в царевичи… и забыл про дружка своего… обида меня такая взяла… а тут еще в голове будто шепчет кто. Поди да ножичком ткни…

— Кто шепчет?

А вот это уже интересно было.

— Так мне откуда ведомо? Шепчет, и все тут… прям спасу нет… я ж не дурной, порежу, меня Безликий крысам скормит. Он за свою шалаву любого в дерьме утопить готовый. Доченька, — передразнил Кикша. — В позатым годе один… из котов… решил, что хорошо бы девку к делу приставить. Хоть тоща, но и на такую охотники найдутся. А может, для себя? Не ведаю… а красивый был… страсть. Но Безликому донесли… и где наш котик? А сгинул… и так сгинул, что весь рынок седмицу гудел, вспоминая… нет, я не дурной… просто шепчет, понимаешь?

— Что шепчет?

Ментальное воздействие?

Не контроль, но опосредованно… как на старуху… тот, кто затеял игру, с ментальной магией на короткой ноге, и Еська ему не ровня. Дар у Еськи слабо выражен, только и хватит, что другого человека убедить. А вот чтоб другому да мысль об убийстве внушить…

— Поверь, я не хотел. — Кикша вытер рукавом нос, из которого сочилась зеленоватая слизь. — От те крест, не хотел… а он все зудит… иди, мол, к Акадэмии… иди… он вышел… и за все хорошее… за то, что сам в люди, а дружка свово верного позабыл-позабросил… и под руку как толкает! Я ж не ведаю, откудова и нож взялся! У меня-то такого не было! Сам посуди.

Нож лежал на камнях.