Внучка берендеева. Второй семестр

— Что уж там получилось, никому не ведомо. Знахарка после клялась и божилась, что все верно делала, но Светозара молода была. Зад узкий, сама малая, а дитя — так огроменное, как вместилося. И легло поперек. Мол, тут бы никакой целитель не сподмог. Когда Люциане сказали, что сестрица ее исчезла, она-то все позабросила… искать стала и нашла. По крови-то, чай, недолго. Но поздно… Светозара уже сутки мучилась, вся внутри изорвалася, отходила. Только и успели, что живот порезать и дитя достать. Да и то… знахарка ее простынями давила, чтоб вышло. Вот и передавили… девочка-то выжила, только… горбата она ныне. И рука одна усохшая. А ноги едва-едва ходят… но Люциана в Любаньке души не чает. Ей еще когда говорено было, отпусти, не мучай душу живую, Божиня сироту бы не обидит, но нет… упрямая она. И уж если невзлюбит кого, то изведет всенепременно.

И вновь Марьяна Ивановна в меня взгляд вперила.

Мол, догадайся сама, Зославушка, кого ныне Люциана Береславовна не любить изволют. А чего гадать? Сама ведаю…

— А к Фролушке приглядись. Хороший мужик…

Сказала и поднялася.

— Чтой-то загостилась я ныне, Зославушка, — молвила. — Притомилась. И тебе, чай, отдых надобен. Хотела убедиться, что здорова ты…

— Здорова, — уверила я Марьяну Ивановну.

— Вот и ладно… а то ж берендеевой крови в тебе есть…

— Есть, — отвечаю, не разумея еще, куда наша хитрая беседа выпетляла.

— Вот… а берендеям иные травы, которые для людей безопасные, чисто отрава. Взять хотя бы донник… хорошая травка, полезная. От почечной колики помогает. Или от живота, если крутит частенько. Но то человеку, а смешай с дегтем да волчею ягодой, подпали и пойдет дым… от дыма того берендеи дуреют. Агрессивными становятся.

И шаль свою, на плечи съехавшую, поправила.

— Люциана о том знать должна. Может, магичка она и невеликой силы, но в травах не хуже моего разбирается.

Сказала и вышла.

Не попрощалася даже. Дверь за собою прикрыла аккуратненько, а я… я только вздохнула. Мутно.

Дивно.

С чего приходила?

Не для того ль, чтоб сплетнями поделиться? Про Кирея, которого мне навроде как опасаться надобно. А я не опасаюся, ему-то у меня всяк веры больше, нежель Марьяне Ивановне. Про Фрола Аксютовича, про Люциану Береславовну с ея сестрицею и горем… зачем сказывала?

Кто я?

Студиозус.

А студиозусам знать иные вещи про наставников своих лишнее…

Ничего не разумею.

Ну да… утро вечера, как баится. А там и поглядим. Не я, так Еська чего удумает. И с Ильюшей словом перемолвиться надобно будет. Знает ли он про сестрицу?

А если знает, отчего молчит?

Снилися мне волки, косматые, что овцы саксонские. И космы были не простые, кудельками. Я волков вычесывала да приговаривала, что ныне всем навяжу носков…

Жуть.

Глава 9. О царевиче Елисее

…волчьим бегом, рысьим скоком…

…он видел себя волком во снах. И потому каждый раз, пробуждаясь, долго лежал, не в силах справиться с человеческим телом, которое казалось слабым.

Никчемным.

Он наново привыкал к нему, к режущей глаза яркости красок, которая не в силах была заменить многоцветья ароматов. Он поднимал руку. Сначала одну, затем другую, шевелил пальцами, слишком длинными, цепкими и лишенными когтей, вспоминая их названия.

Большой.

Безымянный.

Мизинец.

Еще средний… и тот, чье название упорно вылетало из головы. А он лежал и пытался, с названием проще чем с именем. Его пришлось отдать. Ему подарили другое, и дед сказал, что так надо. Поэтому он привыкал.

Брату приходилось легче.

Брат был человеком. И это злило, порой доводя до исступления. Потом ярость отступала, сменяясь глухою волчьей тоской… потом… потом луна шла на спад, и он возвращался.

Приливы.

Отливы. Как учил тот старец, которому он перервал бы горло… премудрый… умелый… милостью Божини запереть проклятую сущность. Он создал этот ошейник из слов и жреческих заклятий, снять которые и магик не сумеет.

Он разорвал душу пополам, привязав ее к брату. И дав половину взамен.

И сказал еще:

— Нет привязи крепче, нежели любовь…

Он думал, что Елисей спит…

Ошибся.

Дважды.

Теперь Елисею хотелось убить и брата. Не всегда, только на полнолуние, когда кольцо вокруг сердца ослабевало, когда зов луны делался слышен наяву, и казалось, что стоит поддаться, самую малость поддаться, и он сумеет разорвать привязь.

Ерема тоже чувствовал и не отходил ни на шаг. Злил этим постоянным приглядом, заботой навязчивою, беспокойством… если убить его, глядишь, станет легче.

Быть может, и оборвется привязь, созданная из сплетенных душ.

И с каждым циклом желание лишь росло.

Нынешняя луна позвала задолго до того, как, округлившаяся, поплывшая боками, повисла над городом. И голос ее, обманчивый, проник во сны, наполнил их запахами, памятью.

В той памяти не было места дому.

Матери… Елисей помнил ее запах, но не лицо… деду… в ней был смрад горящего дома и острый яркий аромат крови. Тогда, на заднем дворе, в поленнице, верно, и проснулась его вторая сущность. Тогда-то он, вслушиваясь в крики, осознал, что не столько боится, сколько желает оказаться там…

…среди волков.

И позже, в стае, он был своим.