Внучка берендеева. Второй семестр

– Ты, Лойко… думаешь, никто не знает про вашу с батюшкой свару? Или про клятву твою?

– Заткнись. – Лойко покачнулся.

– А еще про то, что дед на твою сторону стал, и земли свои, и богатства, какие были, тебе отписал. Отцу твоему это крепко не по нраву пришлось… а еще про то, что особой любви между вами никогда не было… и про слухи…

– Заткнись!

– Не ори. Я просто пытаюсь объяснить, что ты твоему батюшке без надобности. Сколько ему лет? Четвертый десяток пошел? Молодым женили…

Лойко набычился.

И подумалось, что сейчас кинется на Кирея, но нет, удержался. И кулаки разжал.

– К чему клонишь, азарин?

– К тому, что матушка твоя давно здоровьем слаба. Если помрет сегодня-завтра, то и батюшка овдовеет… и одно дело – сына на трон посадить, а совсем другое – самому сесть. Чай, не старый еще. И одарит Божиня детьми. Вот только ты при этом раскладе лищний. Опять же, деньги боярину нужны крепко. Политические игры – не для бедных. Свои он растратил. Земли, матушка сказывала, заложил и перезаложил не по разу. А твои, дедом даренные, близехоньки. Только руку протяни.

Кирей руку и протянул.

– А потому и говорю, что собрались здесь потенциальные покойники. И как-то вот… не радует меня эта перспектива.

– Как вы его терпите? – поинтересовался Ильюшка. И Егор хмыкнул:

– Привыкли… та еще зараза, но своя. Бить не дадим.

Еська кивнул. Выразительно так. Буде кто собрался Кирея прям туточки и бить. Лойко, мнится, не отказался бы, но помнил Арееву науку.

– Остается Зослава… – Ильюшка повернулся ко мне. – Ее-то зачем убивать?

– Вот и мне интересно, зачем? – Кирей встал рядом. Глядит. Любуется. А мне няемко, меня, может, в жизни так не разглядвали. – С одной стороны, на трон ты точно не претендуешь…

Я спешне кивнула: видит Божиня, никак не претендую.

– С другой… это не я. И не Арей. Они, – он ткнул пальцем в Елисееву грамоту, – могут строить десятки теорий, но мне ты нужна. И будешь нужна до лета. Что же касается родственничка моего…

Еська выпустил монетку, и покатилась она к Ильюшкиным сапогам.

– Насколько он нестабилен? – Ильюшка поймал.

Крутанул в пальцах.

И вернул Еське.

– Он не безумен. Он прекрасно отдает отчет в своих поступках. Ему просто сложно контролировать силу. Но это не значит, что сила сведет его с ума. Да и Зославу ему убивать незачем…

– Тогда кто? – Илья потер нос.

– Понятия не имею… тот огонь не наш был.

– Запахи не чужие, – добавил Елисей.

– Есть способы запах убрать. А если подумать, то помимо Арея и меня в Акадэмии наберется десяток огневиков.

– И зачем им…

– Им незачем, – согласился Кирей. – А вот если не им… встречался я как-то с Ксенией Микитичной. Достойная женщина. С памятью хорошей. С гордостью боярской. С деньгами… или вот помнится, третьего дня заступили мне дорогу пятеро… мол, сгубил я достойную боярыню, чем батюшку ее в печаль вверг.

Я вздохнула.

– А ты?

– А что я? Я и объяснил, что не правы они со своими претензиями. Но мнится, не дошли до боярина мои резоны. Сам-то он сюда не полезет, но заплатить кому…

– Кому?

– А это, – Кирей осклабился, – мы и выясним.

Глава 14. О царевиче Емельяне

Емелька глядел на свечку, которая горела ровно и ярко.

Почти не дымила.

А и чего ей дымить, когда белая и восковая, небось, катаная, а не отлитая, но ровнехонько, гладенько. В поместье-то такие только в хозяйских покоях ставили. Дорогущие – страсть. И ключница-старуха все ворчала, что с этакими ценами – дороже только магиковские светильники – хозяин точно себя в разорение введет.

Свечи она хранила в длинном ларце, изнутри выложенном промасленною бумагой.

Ларец запирала на ключик…

А поутру самолично забирала оплавленные свечные огрызки из хозяйской комнаты. Когда огрызков набиралось много, их топили на водяной бане, и воск лили в формы. Конечно, эти свечи получались похуже, но для обеденной залы и оне годились.

В Акадэмии не экономили.

Тут вовсе в свечах нужды не было, и нынешнюю Емельян запалил, чтобы себя проверить. И страх свой, который никуда-то не делся. Сидит. Вцепился ледяною лапой в горло. Дышать и то мешает.

А всего-то надо – руку протянуть.

Провести над огоньком.

Махонький ведь, не тронет… если и обожжет, то самую малость…

Свеча горела.

Ровно.

Ярко.

И скоро братья явятся, спрашивать станут, как оно. Или не станут, промолчат, что только хуже. Емельян вздохнул и руку к свече протянул.

Смех какой – маг-огневик огня боится.

И там, на поле, еще как-то выходит страх этот прятать. Так и учеба-то толком не началася… щиты-то малой силы требуют. Шары-огневики в руках держать нужды нет. А вот дойдет до волн или стен, или еще каких хитростей, что тогда делать?

Огонек потянулся к ладони, и Емелька руку одернул.

Спрятал за спину, дрожь унимая. Показалось на миг, что пахнуло паленою шкурой, волосом… дымом… и запах этот был на редкость гадостен. Емелька закашлялся.

…тогда он долго не способен был отойти, все мерещилось, что вонь этая въелась намертво. А ведь и помыться-то Емеля не мог. Только и хватало, что лежать и стонать…

…и боль.

…от одной мысли, что пламя вновь его коснется, Емельку скручивало.

До тошноты.

До слабости в коленях.