Внучка берендеева. Второй семестр

И Архип Полуэктович остановился. Прям перед шкафом и остановился. Стоял долго… у меня сердце в пятки самые ухнуло.

А после отступил.

И еще на шаг.

Тогда-то я и выдохнула… дура.

– Здравствуйте, господа студенты, – вежливо молвил Архип Полуэктович, дверцу шкафа распахнув. – И что вы тут делаете?

– Так… шубы… переучитываем. – Еська схватился за лисью телогрею и потянул. – Вот. Три штуки. Еще соболиные имеются. Редкого зверя песца… волчья простая, крепко поношенная, молью побита…

– Шубы, значится? – Архип Полуэктович Еську за ухо ухватил и потянул так, вроде и легонько, но силушку его ведая, Еську я почти пожалела. Этак без уха остаться недолго.

– Шубы. – Еська не пищал.

Встал пряменько.

И в глаза самые заглянул. И вид у него таков был, что я мало сама не поверила, будто бы в ящик энтот исключительно с благою целею шубосчитания забралася.

– Зослава, – Архип Полуэктович и меня пальчиком поманил. – Объясни этому олуху, что чистосердечное признание смягчает вину…

– Зато увеличивает наказание, – Еська не собирался сдаваться. – А я уже и без того со всех сторон наказанный…

– Хватит.

Ухо Архип Полуэктович выпустил.

– В последний раз спрашиваю, что вы тут делаете?

– Да… – Еська ухо распухшее красное рученькою прижал, верно, побоялся, что отвалится. – Думаю, то же самое, что и вы, Архип Полуэктович.

– Не наглей.

– Так и вы… не напирайте.

От же, я стою столпом соляным, словечка вымолвить не способная. И стыдно – страсть, и жутко. А ну как поведет нас Архип Полуэктович да из нонешнего кабинету в другой, ректорский. И расскажет, что было. И тут уж не обойдешься ни конюшнями, ни целительницами: выставят за вороты Акадэмии, а дар запечатают, чтоб, значит, магическое высокое звание не позорила и силу, Божиней даденую, во зло не пользовала.

И правы будут.

– Вы, Архип Полуэктович, ведь тоже не случайно сюда явились. Дверь вот вскрыли… сомневаюсь, чтобы ключом, Марьяной Ивановной даденым. И скажите, прознай она, кому сильней достанется…

– Вот… – От оплеухи Еська согнулся. – Холера лихая… что нашли?

– А давайте меняться?

– Выгоню.

– Не выгоните. Могли б, давно выставили б, не меня, так Зославу…

Архип Полуэктович от этакой наглости только крякнул и пальцем погрозил:

– Не зарывайся.

– Не зарываюсь я. – Еська затылок поскреб. – Я, может, собой для общего блага жертвую. Или, думаете, приятно сидеть на заднице и ждать, когда убивать станут? И хорошо, если за мной явятся. Я-то что? Пожил и ладно. Воровская удача короткая, а жизнь и вовсе не длинней веревки конопляной. Но братья – тут другое… можете злиться. Грозиться. Запереть… надолго не выйдет. Нет еще такого замка, чтоб Еська Левша не совладал…

– Ишь, распелся. – Архип Полуэктович покачал головой и меня поманил. – Зосенька, будь добра, глянь чаечек… хорош?

Я икнула.

Хорош ли? Уж не собрался ли он взаправду чаевничать туточки? Время-то идеть, того и гляди хозяйка объявится. Буде она радая гостям таким? Ох сомневаюся.

Но спорить не посмела.

Не Еська я. Трусовата, стало быть…

Подошла к столу. Глянула…

– На вот, – Архип Полуэктович платочек протянул из сукна тоненького да вьюнками шитого. – Если чего взять захочешь, то через платочек.

А работа тонкая.

Вьюнки что живые. Листики о пяти нитках зеленого, а колокольцы цветов и вовсе не белые, не ружовые – с переливами жемчужными. Долгехонько кто-то над платочком этим сидел.

С любовью шил.

Стежок к стежку клал.

– Чай… – Я платочек приняла осторожно, мнится, если испорчу, не обрадуется Архип Полуэктович. Он и без того не особо радый, стоит вон над Еською, покачивается, что тополь под ветром. Того и гляди рухнет. – Чай… травяной…

Я сняла бабу о широкой юбке, под которою белый парпоровый чайничек прятался. Надо же, и у нас такая есть… ну почти такая… кто ж куклу кухонную, назначение которой тепло беречь, каменьями драгоценными украшает?

Крышечку подняла.

Вдохнула.

Травы… как есть травы… липу чую. Липовый чай светел и сладок, от него в душе успокоение наступает. Мята – сердце растревоженное угомонит. Душица, малина…

Я называла траву за травой.

Много их было… как-то даже чересчур много. Душица вот малину забьет, а липовый цвет с вишневыми ветками да яблоками сушеными вовсе мешать неможно. Будет чай сладок до горечи.

Только…

Я капнула капельку на ладонь.

Растерла пальцами.

– Марьин корень, – сказала с удивлением, потому как кидать его в чай – глупство. Только чай портить. Марьин корень и горек, и настой дает мутный, а пользы от него… никакой пользы и не припомню. Он в притирках хорош, которые от больных ног или чтоб дышать жженым, когда лихоманка мучит.

Но чай…

– Молодец, Зосенька. А теперь вареньице попробуй, только осторожно…

Архип Полуэктович самолично чайничек прикрыл и куклу поверху усадил аккуратне. Варенье? То, смородиновое, с медом и мятою, которое Марьяна Ивановна дюже нахваливала. Я и попробовала.

Капелюшечку.

Ох и сладкое!

Ажно зубы сводит, до чего сладкое… и за сладостью этою вновь мерещится… нет, не марьин корень. Горечавник. От же ж! Зачем портить продукту? Иль случайно угодил? Нет, помнится, Марьяна Ивановна, про травы сказываючи, все повторяла. Дескать, аккуратней быть надобно.

Следить.