Внук Донского

Мастера теперь меня не осмеивали, а, озлившись, требовали расправы над малолетним нахалом, посмевшим колебать их высочайшие знания. Хмель со страху выветрился весь. С тоской огляделся вокруг. Все пути к бегству были перекрыты. Пришлось гордо стаскивать с себя портки и ложиться ничком на лавку.

– Обаче, несть нам токмо назолу прилещах, – проговорил кто-то, видимо рассмотрев отметины на заднице.

– Негли ненать сечи мальца? Излиха стразей с им ключаху, – пожалел меня кто-то.

– Нешто ему. Лишче казание отроцы несть буде. Чрез задню ато вычение востязае[654], – высказал свою точку зрения некто, отрыгнув сикерой.

Послышался свист розги и сильная боль в пятой точке. Выдав положенное по их мнению количество горячих, мастера наконец-то отпустили меня. Напялил одёжку. У порога обернулся и выкрикнул, давясь слезами:

– Остолопы бородатые!

И драпанул из слободы во все лопатки. М-да, снизу прогрессорствовать тут никак не получится. Пойдём тогда другим путём.

В дворцовых покоях у себя застал лакеев Ждана и Устина в обществе с попами, занимавшимися песнопениями и брызганьем воды на стены. Попросил публику развлекаться в другом месте, поскольку намеревался полежать спокойно на пузе и успокоиться. Команда бородатых юбочников нагло проигнорировала мою просьбу и даже усилила интенсивность пения и прочих телодвижений.

– Кто сих чертей неистовых сюда призвал? – зловещим шёпотом поинтересовался у Ждана.

– Прости, господине! – воскликнул чернявый холоп, естественно, бухнувшись передо мной на колени. – Мы с Устином порекоша дьякам-распорядителям о явлении потворны собаки в княжичевых покоях. А они уж семо созвали крылошан, нечисть изгнать.

– Уж не меня ли нечистью трактуете, мухоблуды[655]? – ехидно поинтересовался.

– Сие несть мочно, господине! – взвыл Ждан и принялся привычно слюнявить мне руки.

– Сгинь пока с моих глаз со своим тупорылым дружком. Оставьте меня в покое, – утомлённо порекомендовал слуге.

Когда слуги ушли, обратил своё внимание на не прекращающих свои танцы попов. Намекнул им, что если вскоре они не прекратят свою буффонаду, то непременно отправятся миссионерствовать к злобным северным самоедам, жрать там с ними тухлую селёдку. Когда попы ушли, недовольно тряся бородищами, явился посланец от государя с повелением мне идти к нему на трапезу. Блин, на том свете видно покой найду. Позвал гнусобесов загримировать мою морду. Они так её навощили, что на покойника стал похож. Только время зря на них потратил. Психанул на безруких болванов и стёр грим рушником.

В трапезной правителя дожидались на пристенных скамейках ближники, к которым добавились дьяк Варфоломей и старшина гридей Лукиян. Состоялся княжий выход со всеми сопутствующими телодвижениями. Государь величественным жестом пригласил присутствующих за стол. Забегали холопы с подносами. В тарелках задымилось парком варево с жёлтой лапшой и мясом. Отдельно стояла посуда с жареным гусем, с рыбой, тоже жареной и с яблоками мочёными. Проголодавшиеся вельможи не разговаривали, усиленно работая жевательными мышцами.

– Ты по коим халугам[656] шкрябался, котищ блудливы? – прогремел вдруг голос отца в мой адрес. – Мордень вся язвенна, яко у кощуна шалопутна. Небось[657] понове во граду курощупил[658]?

Мне вдруг захотелось поприкалываться. Пустил слезу и трагическим голосом насочинял жуткую историю:

– Шёл я себе по городу, никого не трогал, цветочек нюхал. И вдруг на меня как набросятся люди в дьяцком одеянии, да как начали бить и обзывать. Кричали, что я в хоромах княжеских лишний и чтобы убирался обратно в свою богадельню. Думал – жизни напрочь лишат. Еле от них ноги унёс.

– Ладушко ты мое! – ласково пророкотал отец. – Никоему не оставлено на маво настольника руцы воздымати. Злыдней сих, тя изобидевших, велю налести и сурово покарати.

То кощуном называет, то ладушкой. Не поймёшь этих предков. Дьяк Варфоломей привстал и поклоном показал готовность исполнить повеление князя.

– А ты дьяк, почто дьяка путна Гераську Балуя ял в палатах государевых? – рыкнул отец в сторону Варфоломея. – Боярин Семён вельми досадуе.

Чуть побледневший итальянец спокойно доложил о раскрытии банды злоумышленников среди государевых людей. Кроме арестованного дьяка и бежавшего боярина Корцова были перечислены ещё несколько дьяков и стражей, принадлежащих тайному ведомству, а также работные люди. Все они были замешаны в убийстве Единца. Возмущённый до багрового окраса лица Морозов пытался перебивать дьяка, обзывая его лжецом. Под конец выступления Варфоломей торжественно предъявил мою улику, указывающую на боярина Корцова, как на возможного убийцу дьяка Алимпия.

– Аще боярин Протас безвинен, ато приде в палату доводну и обелит ся, – заявил глава тайных дел, гордо поблескивая выпуклыми глазами.

– Вящи теи глаголы, дьяк. Обаче яти вятша мужа без изволения думы нелеть, – постановил государь, – А ты, боярин Семён, прилещи сея ближника на думу дельма доводности, аще вящность ему драга есть.