Внук кавалергарда

— Ну что за мужик мне неладящий достался. С утра с телевизором ругаться, весь день на поллитру собират, нажраться никак не могет, — и в том же духе пошпарила суженого честить.

А тому хоть бы хны. Надел набекрень свою казачью фуражку, с которой не расставался, кажется, с колыбели, подпоясал ремешком выпущенную на волю рубашку и, обув ношеные-переношеные офицерские сапоги, обильно испещренные союзками, почапал на майдан, к месту встречи истых казаков. Таких же, как и он сам.

Увидев деда Кренделя через плетень, заблажил соседский малай:

— Дед Щукарь горилку пить пошел о-го-го, — со смехом крикнул он и показал Кренделю кончик языка.

Крендель шутливо застучал палкой по плетню:

— Ах, я тебя, сорванец, сейчас, — и сделал вид, что перелезает через плетень.

Мальчишка испуганно убежал за дом. Крендель, похихикивая, надел висевший на плетне старенький пиджачок и еще раз, для острастки, погрозил на соседский дом клюкой:

— Ну я тебя, Митька, внепременности высеку как Сидорову козу. За твой поганый язык. Вот Турчонок.

Крендель и взаправду был похож на деда Щукаря. Росточком — метр с кепкой и щуплый, как велосипед. А гонора целая арба с тележкой. Из-за этого казачьего гонора все у него в жизни шло наперекосяк. Все не по-людски. И трудно было поверить, глядя на потешного Кренделя, что его прапрадед водил на турок сотню и горлопанил на сходе. От воинственной родни Кренделю достался только клоунский гонор да память о величии предков.

Когда Крендель ступил на майдан, там уже гуртовались трое пожилых казаков. Или, как называла их его супружина, — бражников. Все они маялись вчерашним перепоем и потому говорили друг с другом вяло, нехотя. Но Кренделя встретили достойно.

— Що, казаченько, головка после вчерашней горилки бо-бо? — гоготнули они, ручкаясь с Кренделем.

— Здорово, станичники, — откозырял он им.

Стали вместе ломать голову насчет поллитры первача. Когда это дело обмозговали, то отправили гонца по намеченному адресу. Сами присели на корточки в кустах дожидаться засланного казака и точили лясы про жизнь.

— Живем, як москали, никакого тебе просвета в жисти, одна маета, — посетовал равнодушно Плужник.

— А все отчего, — подхватил Сурков и сам же ответил, — оттого, что в нас нет жилки единения. Вон за границей, что не по ним, махом затуркают, где Макар телят не пас, а мы, — и он обреченно махнул рукой.

Вернулся с бутылкой первача Чижов и, ставя ее в круг друзей, обрадовал убито:

— Все, Зайчиха обрубила хвост, пока, говорит, долг не вернете, ни грамма не получите.

— А долгов-то сколько? — поинтересовались в голос дружно Крендель с Плужником. — Чай, рублев триста будет?

— Пятьсот не хочешь, — кривя морду, пискляво ответил Чижов.

— Это откель столько? — изумились казаки и удивленно посмотрели друг на друга.

— От наших глоток, — вздохнул Чижов и принялся разливать первач по пластмассовым стаканчикам.

— Да, Горбач уделал нас, — зло процедил сквозь зубы Плужник, — виноградники вырубил, а теперь ходи по станице, за рюмочку кланяйся, своих-то лишились из-за умнющей лысой головы.

— Все они одного поля ягодки, дай только до власти дорваться, а там насулят с три короба, — в тон поддакнул Крендель. — Миллионщиков из ворья наделали и бахвалятся по всему миру, вон, мол, мы какие богачи, а обездоленных глаза не видят. А нам, видишь ли, казачество дали, а что к казачеству имеем, один пшик, виноградники и те повырубали. Одного не поймут золотые головы, что казак, как был, так и остался казаком, во все времена и при любых правителях.

— Сталина на тебя нет, он бы тебе всю политику по полочкам разложил, все бы сразу ясным стало, — перебил разглагольствующего друга Чижов. — Вот ответь мне, брат ученый, почему овца ходит кругляшками, а корова блинами, — и посмотрел на него со смехом, прищурившись. И тут же сам ответил под общий хохот товарищей.

— В дерьме не разбираешься, а еще в политику лезешь. Лучше думай, как нам гроши отдать, — подавая стаканчики казакам, уел он Кренделя.

— Душа, примешь? Не приму. Тогда подвинься, не то оболью, — Плужник, вытаращив глаза, под такую лихую шутку, принял стаканчик.

— Три рубля не деньги, — с такой короткой наплевательской присказкой последовал за ним Чиж.

Когда все выпили, то начали чесать затылки: «Где все же достать денег, на отдачу?»

Сурков, пожевав кончик висячих усов, высказал предположение:

— А что, если продать цыганам что-нибудь.

— Тебя, например, — съязвил Чиж.

Крендель, перематывая портянку, брякнул бездумно:

— А я только хрюкать умею.

Сурков внимательно посмотрел на вошкающегося Кренделя, потом на Плужника.

— А ну-ка покажи, — как-то загадочно попросил Плужник.

Крендель, хмыкнув, встал, притопнул, умащивая сапог на ноге и, не понимая, зачем нужно казакам его хрюканье, принялся воодушевленно повизгивать и похрюкивать, ну в точности, как голодный поросенок.

Казаки восторженно захлопали в ладоши.

— Ну, мастер, ну, специалист, — нахваливали они дружно Кренделя. — Похоже один к одному.

— Остается одна загвоздка, как цыган объегорить, чтоб подвоха не заметили, — заскреб седую голову Плужник.