Внук кавалергарда

Писарчук был комплекцией худенький, росточка небольшого да вдобавок в дюймовых очках. И куда его можно было направить на работу с такой клоунской внешностью и с физическими данными заморенного клопа? Но его отец, такой же чудик, как и сам Писарчук, все же пристроил его на молочную ферму учетчиком. Работа так себе — шалтай-болтай, только мертвый не справится, а времени свободного хоть отбавляй. Денег правда больших не платили, но Писарчука устраивало и такое положение. Вроде бы числился на работе, а на самом деле марай свои бумажки, сколько душеньке угодно. И Писарчук полностью ушел в свою бумажную заразу. Писал о любом мало-мальски приметном случае. О рождении теленка, о пьяном трактористе, о поступлении партии колготок в колхозный магазин. Колхозники лыбились и сквозь ехидную улыбку подзадоривали его: напиши, Славка, про мово соседа, он вчерась с фермы охапку соломы умыкнул. Вор, ох и ворище.

Писарчук не заставил себя долго уговаривать и отписал в правленческую стенную газету о краже соломы с фермы. Даже председатель колхоза его зауважал. Похлопал по спине панибратски и сказал:

— Орел, Чумаков, дотошный, как отец. Тебе бы в город поехать, вот там ворья хватает. Пиши хоть всю жизнь и не перепишешь, богато их там. Но за сигнал спасибо, будем иметь в виду.

Однажды зимой возвращался с фермы пешком, и пристроилась с ним в дорогу телятница с красивым, но не деревенским именем, Матильда. Девчушка была года на три моложе Писарчука и ничем особенно не выделялась.

Писарчук топал по зимней дороге и делился с ней своими замыслами:

— Сегодня Черненко будет выступать, я запишу его речь, а завтра на комсомольском собрании прочту вам. Верю, что много поучительного в том докладе будет.

— Вячеслав Иванович, а вы стихи не пишете? — перебила она, льстиво заглядывая ему в глаза. — А я иногда пишу, — пунцово зарделась она от своей откровенности. — Как прихожу домой, так меня и тянет писать, как будто кто-то силой заставляет. Просто нет возможности сопротивляться. Вот вчерась пришла и написала про корову, хотите послушать, может, что присоветуете как мастер слова. — И она начала торжественно читать:

Мычит одинокая корова
У хозяйки своей во дворе.
Молодость вспомнила снова,
Об игривой своей поре.
Не быть тебе больше счастливой,
 И зря ты стоишь под окном,
Уж шла бы ты лучше, скотина,
Чтоб дать молока вечерком.

Писарчук замотал головой от словесной несуразицы, но голосом кота Леопольда похвалил сию белиберду. Матильда-то ему приглянулась, и он чувствовал, что не может обойтись с ней жестоко. И он сказал вкрадчиво:

— В целом чувствительное стихотворение, но мысли тесновато лежат, даже аляповато, но это все поправимо. Ты не пыталась в районку посылать, там слабость питают к крестьянским стихам, к стихам, пропахшим землей.

Ему нравилось, что он ей говорил. Хотя из симпатии к ней врал безбожно. Сам-то он уже отправлял свои стихи в районку и получил от редактора газеты «шукшинский» ответ: «уж лучше бы ты табуретки делал, больше пользы бы было». Он хорошо понимал, что не каждого поэта сможет оценить даже редактор газеты. Права была народная пословица «На вкус и цвет товарищей нет». Перед самой деревней он все же не сдержался и открылся Матильде.

— Я почти к каждой своей заметке пишу стихи, вер нее, пробую, не всегда получается, но я учусь и не стыжусь этого слова. И он, поправив шапку, прочитал ей свое любимое стихотворение «Чабан». Читал он громко, с чувством, как на колхозной сцене:

Скакал чабан по полю
На взмыленном коне,
Вокруг большой отары
Прекрасен был он мне.
А конь разгоряченный
Грызет все удила,
И чабан веселый
Встает на стремена.
Привстав, глянул с улыбкой
 На стриженых овец
И про себя подумал,
Наелись наконец.

Он опять поправил лохматую шапку и посмотрел на Матильду выжидательно: мол, ну, как мои шедевры стихосложения.

Матильда восторженно закатила глаза, прижала руки к груди и заахала:

— Вячеслав Иванович, это бесподобно, это прекрасно, я как воочию увидела всю картину со скачущим чабаном. Вы ну, прям как Пушкин, видите всю картину целиком. Я слов не нахожу от восторга.

— Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку, — покривив губы, но с явным удовольствием от услышанной похвалы пролепетал Писарчук.

— Нет, что вы! — искренне возмутилась Матильда и даже всплеснула руками, — я откровенно поражена вашим талантом. Таким оригинальным, и пусть другие его не понимают, но годы нас рассудят. Все встанет по своим местам.

Писарчук все продолжал довольно кривиться и шмыгать носом, как получивший народное признание поэт. Но уже подошли к его дому.