Внук кавалергарда

Скрипнула калитка, и со двора вышел его отец. Одетый в старую работную фуфайку и новенькую шляпу. Хотя на дворе стоял мороз под тридцать градусов.

— Тять, ты куда? — окликнул его Писарчук, поправляя наехавшую на глаза шапку.

— Ты скотину покорми и Ваське с уроками помоги, а я скоро, — и он отмахнулся рукой, направляясь в сторону колхозного правления.

— Вот всегда так, — недовольно забурчал Писарчук, угощая Матильду семечками, — купит зимой шляпу и обязательно носить станет, хвалясь перед деревенскими, а летом та же история с новым стеганным пальто. Преть в нем до одурения будет, а не скинет, пока последний колхозник не увидит его в новой покупке. Рокфеллер хренов, — вздохнул Писарчук и, сняв очки, стал протирать их.

— Да, старость не радость, — философски вздохнула Матильда, — Вячеслав Иванович, а почитайте еще свои стихи, — умоляющим голосом попросила она, смущенно ковыряя носком валенка снег.

— Да мне скотину пора кормить, давай завтра, — залезая в дужки очков, как в оглобли, предложил он. — И что ты меня все на «вы»? — неожиданно возмутился Писарчук. — Знаешь же, что на вы у нас только выродки и… — едва не заматерился он и торопливо продолжил: — ты же ненамного младше меня, давай перейдем на «ты».

Матильда смущенно закрыла лицо варежкой.

— Ой, неловко как-то, — зарделась она.

— Ничего, нормально. Ну, я пошел, — и он пнул ногой калитку.

— Вячес… Слав, Славик, — крикнула она ему вслед, — не забудь, пообещал стихи на завтра. — И она, сияя от счастья, радостно помахала ему рукой.

Ковыряя на карде навоз, он восторженно думал о своей поэзии и с ненавистью о пучеглазом редакторе газеты. «Ничего, годы нас рассудят, еще поймешь, кто такой был поэт Вячеслав Чумаков. Меня народ признал, — думая о Матильде во множественном числе, хорохорился он. — Сам табуретки делай, учитель лысый, — распаляясь, все ожесточенней работал он, пока не взмок. — Статейку черканул, и он самый умный, а я их вон сколько написал. Тебе и не снилось, чмо лысое», — в сердцах плюнул Писарчук себе под ноги и зло отбросил вилы. Он стремглав кинулся домой и там, швырнув пальто на койку, сел за стол писать поэму. Ее первые строчки только что пришли к нему. Он жил ими, он чувствовал их. Как чувствует земля приход весны. И сейчас он утопал в рифмованных словах. Писарчук жил ими.

Теперь с работы он возвращался с Матильдой, по дороге читал ей витиеватый курс деревенской поэзии, умиляясь строками собственного сочинения.

— Вот, послушай, — остановился он на дороге и, жестикулируя, прочитал отрывок из новой поэмы:

Шумно в теплой избенке,
Дым до пола стелется.
Кто играет в дурака,
Кто на нарах щерится.
Посторонний кто войдет,
Задохнется разом,
Делать нечего ему
Без противогаза.

Матильда млела от этих строчек и только восторженно ахала. Писарчук начинал горячо объяснять, где он увидел картину и почему пришел к мысли написать в стихах этот жизненный набросок.

— Понимаешь, этот будничный рисунок достоин того, чтобы его увековечили в поэзии, — с блеском в глазах доказывал он девушке. Та, кивая головой, была согласна со всеми объяснениями Писарчука. Она просто его боготворила.

Однажды в конце февраля, под праздник, Писарчук сидел в комнате отдыха доярок и пил чай, когда увидел, как из ворот фермы два человека, завфермой и фуражер, выволокли связанного теленка и положили в розвальни. Затем накрыли рогожкой и погнали лошадь в сторону города. Благо, город был рядом.

— Вот ворье ненасытное, — в голос ругнулся Писарчук и, взяв с полки общую тетрадку, сел, возмущенный до предела, писать заметку в районку. Он и назвал ее «Утренние воры».

Писал от души, возмущенный произошедшим, он искренне костерил расхитителей народного достояния. Обзывал их хапугами и ненасытными крохоборами. А закончил патриотическим всплеском: так мы коммунизм не построим никогда, пока рядом с нами живет такое ненасытное ворье. Презрение хапугам. И еще в конце он приписал: а телку увезли на новых санях. Словно это имело значение — на чем увезли телку.

Писарчук выдрал из тетради исписанные листы и отнес их городскому шоферу, приезжающему на ферму за утренним молоком. Пугающе строго наказал водителю — только лично завотделом сельской жизни.

А через час он рассказывал Матильде, брызжа слюной и размахивая руками, о том, какие паскудные в их деревне люди, — первый председатель Симагин погиб за строительство новой жизни, а сейчас, когда жизнь идет семимильными шагами в светлое будущее, к коммунизму, среди нас полвека спустя живут расхитители народного достояния, тормозя своей алчностью, своим стяжательством движение к светлому будущему. В радужную цивилизацию, и, значит, напрасно геройски погиб Симагин, луч света в темном царстве капитализма.