Внук кавалергарда

Ванька провожал ее долгим, раздумчивым взглядом, пока она не скрылась за поворотом. Вприщур посмотрел на слепящее белесое солнце и удумал уж идти к кузнецу, как на глаза попалась странная фигура. Чучело не чучело, но что-то в этом роде.

Краем плетня, держась за наплетные колья, гребя валенками слежавшуюся пыль, в тулупе, перетянутом крест-накрест бабьим пуховым платком, мелко семенил дед Пентюх.

Ванька присел на корточки, стал дожидаться ходока.

— Дед, — нарочито искренне изумился шабер, — ты пошто в таких портках гуляешь?

Дед остановился, какое-то время слеповато всматривался и опять закатился в гнусавом смехе.

— Че это мне, без портков, что ли, маршировать? — вопросом на вопрос ответил он.

— Ты че, не ведаешь, что Сопрыкины с Анохиными нову партию сорганизовали? — как можно правдивей, захлебываясь, тараторил Ванька. — А штандарт у них серый в белую полосочку, во как, понял? Не хочешь же ты их обидеть?

— Я одно понял: болтун ты несусветный. — И дед замахнулся на шабра сучковатой палкой: — Пошел, пустобрех!

— Штандарт-то у них вточь твои штаны, — осклабился Ванька и повернул к кузнецу Селину.

— Што ж мне таперыча без портов ходить? Да к тому же мне их бабка раньшее пошила, нежели они свой штандарт сорганизовали. Пошли они все подальше, и шабер Ваньша с имя, — серьезно спорил сам с собой старик, оставшись один. Настроение у него, видно, пропало, и он поплелся обратно.

«Белые полосочки отправился закрашивать», — с улыбкой подумал Ванька о деде Пентюхе, обернувшись на подходе к избе кузнеца.

Из избы напротив чинно вышел Сенька-патефон со своей неизменной палкой на плече и принялся важно козырять Ваньке.

Ванька, косясь на палку, тоже козырнул.

«Везет что-то мне сегодня на встречу с придурками», — подумал мимолетом, подымаясь на селинское крыльцо.

— Я ампиратор! — гордо сообщил Сенька-патефон и пошел ходить кругами с палкой на плече.

«Чем бы дитя ни тешилось…» — последнее, что подумал паренек, заходя в сенцы.

— О-о-о, нашего полку прибыло, — восторгнулся кто-то пьяным голосом и, обняв Ваньку, жирно чмокнул в щеку. Ванька движением плеч высвободился из объятий и изумленно огляделся. Со света в полумраке сенцев глаза слепо щурились. Только в конце рубленого чулана, в свету небольшого окошечка, Ванька различил застав ленный снедью и бутылями стол и вокруг него несколько человек.

Открылась дверь, и из нее с чугунком, завернутым в полотенце, вышел кузнец Селин. Увидев Ваньку, кивнул.

— Ну, что стоишь? Проходь, снедать будем. Любишь картошку с капустой?..

— А ты, Сергеич, шел бы до дому, — обратился он мягко к Ванькиному лобызателю, коновалу Сидоркину, — чай, жена заждалась, волнуется. Иди, милок, ступай по сходням сторожко, — с материнским вниманием и терпением провожал он Сидоркина.

И вообще Ванька заметил: чем сильнее человек, тем он по характеру мягче и покладистее.

Селин лишний раз подтвердил Ванькины мысли. Парень вспомнил, как кузнец поспорил с Сопрыкиным, что пронесет его жеребца сто саженей на своей холке, и пронес, а позже не смог подраться с квелым, но скандальным мужичишкой Инкиным. В этом и был весь кузнец Серафим Селин.

— Проходи, Ванек, — радушно звал он к столу. — Тут у нас вся шатия-братия собралась. Вот, маракуем, как дальше быть. Может, че толкового подскажешь.

— Дык я че?.. — засмущался Ванек, не находя слов на теплое человеческое отношение.

— Ну ладно, ладно, снедай, соловья байками не кормят, — торопливо и как-то утешительно говорил Селин, передвигая на Ванькину сторону сковородку с яичницей. — Дома, поди, и куска хлеба нет. Чем питаешься-то хоть?

— Летом — суслятиной, зимой — голубями да рыбой, — с набитым ртом перечислял свой стол Ванька.

— Да, не густо, — проурчал кузнец.

— Вот ради тебя и миллионов таких, как ты, и ломает старой власти зубы революция, — сухо и зло выдохнул цыган.

Он налил кружку медовухи, преподнес Ваньке.

— Так выпьем за обездоленных сынов России! За то, чтобы поднялась звезда ихнего счастья. За революцию! — Цыган выпил и, хрустя малосольным огурцом, проговорил тихо: — У меня на площади язык не повернулся сказать вам, что в Сороке разгромлен Ревсовет. К власти пришли кадеты Игнатова и эсеры Калашникова. А заправляет всей этой сволотой сын Михайловского попа офицер Цветаев.

В гнетущей, неловкой тишине цыган повысил голос до рыка:

— Но мы не без роду-племени, чтобы бросить свою кровную власть на произвол судьбы, в лапы буржуазных наймитов. Мы с оружием в руках или умрем на баррикадах свободы, или победим. Другого пути нет!

Красиво говорил цыган, как газету читал.

— А что сталось с Ревсоветом?

Ложка цыгана застыла над тарелкой с капустой.

— Почти всех отправили в Дутовский штаб, в село Лобазы, — положил он ложку на стол и посмотрел на собравшихся.

— Вот у меня какое предложение. — Цыган посмотрел гипнотическим взглядом каждому в глаза. — Комиссар народной дружины Петр Пашков, еще до вторжения белых в Сороку, указал мне тайное место, где спрятано оружие, на всякий непредвиденный случай. Случай этот настал.