Внук кавалергарда

— Мы с Серафимом и… и… — он пробежал бегло по лицам сидящих, — и с Ванькой… сегодня ближе к ночи поедем к схрону.

— А что делать нам? — спросили братья Левины. Цыган, которого все звали Лацко, требуя внимания, поднял над головой руку.

— Сразу предупреждаю: кто не желает — не поздно отказаться. Но кто влезет в нашу драку — чтобы без шуток, — грозя пальцем, жестко сказал он.

Помолчали.

Ванька чувствовал, как медовуха приятным теплом обволакивает его тело, и воспринимал все отстраненно.

— В общем, Серафим и Ванюшка едут со мной к схрону. Ты, — палец цыгана указал на Леху-солдата, — поедешь по дороге на Бузулук, в поисках красного отряда, это не так сложно. Поспрашиваешь у людей, наверняка укажут. Командиру объяснишь обстановку в нашей волости и попросишь помощи, ну-у, человек полста. Встречаемся послезавтра ночью за Степановкой в яру.

— А нам что делать? — вновь повторил вопрос один из братьев Левиных.

— Вы вдвоем поедете по деревням собирать недовольных властью. — Цыган передернул бровями. — Дело, скажу, непростое — убеждать мужиков, но дело смерть как нужное. — И опять к Лехе: — Встренутся какие соглядатаи, объясни: телушку, мол, потерял, вот ищу. Уразумел?..

Лешка в знак подтверждения кивнул головой. Цыган налил в стакан медовухи и, тряхнув жгучими кудрями, объявил зычно:

— Все, братья, за добрый путь! — И омочил усы.

— Бог не выдаст — свинья не съест, — поддержал цыгана Селин, ставя опорожненную кружку на стол.

Когда собрались расходиться, дядька Серафим вдруг предложил Ваньке:

— Ты, Ванек, отдыхай у меня. Настя, как корову подоит, то разбудит: молока попьешь, и поедем. Вот в углу на полушубок и лягай.

Они с Лацко дотемна продолжали беседу за столом, иногда переходя на громкие тона. Но Ванька ничего этого не видел, да и не слышал: он крепко спал в углу чулана на полушубке.

Как обещал дядька Серафим, все одно к одному и получалось. Разбудила Настя, Ванька со сна долго не мог понять, где он и что за белобрысая девчонка его упрашивает: «Вставай, Вань, вам пора ехать…»

Выпил крынку молока и пошел во двор, где уже запрягали лошадь дядька Серафим и цыган Лацко. Запрягли в бистарку. Вышла Настя, открыла жердевые воротца, перекрестила их вслед, и они поехали.

V

В густой синеве ночи конь решительно выбирал дорогу. Пели скрипучую песню колеса, всхрапывала лошадь, перекатывая кислое железо на губах. Ванька сидел в передке, за возницу, понукая лошадь и похлопывая ее по бокам вожжами.

Сзади, после не одной бутыли выпитой медовухи, громко переговаривались промеж себя цыган и Селин. Ванька думал о Насте. Она вспоминалась ему крестящей их на дорогу, сама светлая в светленьком платьице, хрупкая и легкая, показалась она ему необычным цветком в непроглядной ночи.

— Ночь прям тебе воровская, — восторженно обронил цыган.

— Не дай бог, в такую ночь да зимой, — поддержал разговор Селин, — от цыганского пота враз помрешь. — И засмеялся.

Ехали второй час, и совсем неожиданно впереди мелко заплясали огни Сорочинска. Селин тронул Ваньку за плечо.

— Давай правь к кирпичному заводу.

Но до самого завода с полверсты не доехали, встали сторожко в просеке.

— От греха подальше, — объяснил Лацко, когда остановились.

Ванька слез и стал подтягивать подпругу, погладив лошадь по животу.

— Сильно не тяни, — остановил Селин, — видишь, лошадь жеребая. — Пошептавшись с Лацко, коротко бросил: — Жди да наломай веток. — И канули в ночи.

Ждал долго, наломал веток и теперь сидел на них и курил, таясь, пряча тлеющий огонек промеж ладоней. Немного погодя послышался сдавленный кашель, звук падающего металла и следом, приглушенно, отборнейшая матерщина. Вернулись втроем, запыхавшиеся, но довольные.

Лацко сгреб сено с передка бистарки и принялся укладывать винтовки.

— Ты чего, Емельян, упал-то?

— Да тут ямок столько… — ответил незнакомец, подавая цыгану оружие. — А Пашкова и Коновалова, говорят, в Лобазах порубали, — продолжил он прерванный было рассказ.

— Ничего, Емельян, отольются кошке мышкины слезы, — грозно пообещал Лацко, притрушивая винтовки сеном.

Селин сгреб наломанные Ванькой ветки и набросал сверху, для неприметности.

— Ну, Емельян, спасибо тебе за сохранность оружия. Думаю, опосля нашей победы это дело обмоем, — обнимая незнакомца за плечи, благодарил его Лацко. — Нам пора ехать, уже близко рассвет.

— Да за что спасибо? Это приказ Пашкова — чтоб всех, кто восстанет супротив белой армии, оружием снабдил. Вот недавно в Тоцкое отправил тридцать две винтовки и пулемет; вам вот семьдесят штук. Это уж спасибо говорите предусмотрительному Пашкову и Коновалову, а мне-то за что? — говорил, как оправдывался, Емельян.

— Так не бай, тебе в первую голову спасибо, что сохранил, что не сдал новым властям. Ничего, Емельян, будет и на нашей улице праздник, верно баю, — в голос сказал кузнец, запрыгивая в бистарку.

— Давай, Ванек, трогай.

Ванька, пошевелив вожжами, только сейчас заметил, что Емельян — горбун.

Тяжело груженная бистарка грузно плюхалась в каждую яму и нудно скрипела на подъеме.