Внук кавалергарда

На изумрудной траве двора управы солдаты его батальона, оголенные по пояс, против артиллеристов, также без рубах, но для отличия в пилотках, настоящим мячиком играли в футбол. Георгий, заразившись игрой, залез на подоконник и, рискуя вывалиться из окна, стал советовать своим игрокам. Старший лейтенант артиллеристов, стоящий в полной форме и больших мотоциклетных крагах на воротах, распсиховался и вежливым матом попросил комбата заниматься своим делом. Георгий рассмеялся нервозности артиллериста и, спрыгнув на пол, шутливо пригрозил своему вратарю:

— Файрузов, за каждый пропущенный мяч — сутки наряда!

— На кухню, — охотно согласился тот.

— Торги не уместны, — закрывая створки окна, крикнул комбат.

— Готово, — довольным голосом доложил ординарец, накидывая китель на спинку венского стула.

Комбат ладонью потер нос и стал одеваться. Натягивая новенькие сапоги, обиженно просипел:

— Езды три часа от силы, а едут, как на перекладных из Гонконга.

— Не кипятись, Илларвоныч, чай, с ними лейтенант Егоркин, он хошь и зеленый, а башковитый, до беды не допустит, хотя дорога — она и есть дорога, всякое может стрястись. — Но, увидев побелевшее лицо комбата, зачастил испуганно:

— Ну, там мотор сломается али еще че, машина — она и есть машина. Ты бы лучше плеснул малость, а то наши за два дня Победы всю бочку вытрескали, теперича одни шляются к чехам в гости, другие — вон, — кивнул он за окно, — с пушкарями на канистру спирта играют. Дожились.

— Черт! — выругался комбат. — А где замполит, где начальник штаба?

— А они болеють от этого самого, — охотно заложил он не полюбившихся ему офицеров.

— Етит твою! — в сердцах ругнулся комбат, отворачивая крышку фляжки. — Не батальон, кабак какой-то: офицеры пьяные, солдаты за канистру спирта культурно-массовыми мероприятиями занялись…

— Сейчас сам бог велит выпить, да и тебе, Илларвоныч, не помешает, — глядя в окно, загадочным голосом вставил ординарец.

— Вроде трезвый, а уже бога видел. Утешает, что не черта, — хмыкнул комбат.

— А ты глянь, Илларвоныч, в окно, сам увидишь не бога, так ангела, — посоветовал ординарец, принимая кружку.

Офицер, в мгновенье ошалев, метнулся к двери, потом с тем же восторженно-обалделым видом кинулся обратно, сунул фляжку опешившему солдату и, сдернув с блестящего шишака парадную фуражку, пинком распахнул дверь.

— Вина, Степаныч, хоть из-под земли! — уже из другой комнаты крикнул он.

«Вина, Степаныч!» — передразнил солдат, — скупердяй чертов, всего две бульки плеснул. Плесну-ка еще, за счастливое возвращение Дашеньки, — и щедро забулькало из комбатовой фляжки.

На невысокое каменное крыльцо комбат вылетел пулей, но увидев у замызганной грязью полуторки столпившихся солдат, через силу перешел на шаг. Словно стараясь выдать его чувство окружающим, в груди набатом билось сердце. Его учащенный стук, казалось Георгию, раздается за версту.

Комбата заметили и расступились. Он шел по живому коридору под прицелом десятков пар глаз. Потом, немногими часами позже, вспоминая свою встречу с Дашей, мысленно ужаснулся нелепости своего поведения. А нужно ли было быть смешным, когда ни для кого не были секретом их далеко не служебные чувства друг к другу?

Сгорая от нетерпения, комбат, тем не менее, набрался сил выслушать путаный рассказ лейтенанта Егоркина о разбитой дороге, о стычке с чешскими нацистами; он также, сам не зная для чего, похлопал юркого сержанта Файрузова по плечу и стал дотошно расспрашивать об итогах футбола и о канистре выигранного спирта, хотя нуждался в этих сведениях, как лысый в расческе. Изведя себя ненужными разговорами, он, наконец-то, подошел к Даше.

С окаменелым лицом, строго в уставной форме невысокая русоволосая девушка доложила комбату заметно надломленным голосом:

— Санинструктор сержант Лебедева по выздоровлении комиссией госпиталя направлена для дальнейшего прохождения службы во вверенную вам часть, — и предательски обиженно синие глаза наполнились слезами.

— Дашенька, — жарко выдохнул комбат. И в этом одном, нежно произнесенном слове было столько нескрытой любви, что Даша, забыв о недавнем показном безразличии любимого, с посветлевшим лицом бросилась ему на шею.

— Дашенька, моя милая Дашенька, — страстно шептал Георгий, осыпая поцелуями зарумянившееся девичье лицо.

Рябоватый старшина намекающе кашлянул, и у солдат, глазевших на эту далеко не предписанную всезнающим воинским уставом встречу двух военнослужащих, разом нашлись неотложные дела. Водитель грузовика, хлопнув себя по лбу, вдруг вспомнил, что стучит кардан и, уподобившись обезьяне, на четвереньках нырнул под машину.

В синеве майского неба светлячками горели звезды и трещали в ночи неугомонные цикады. Керосиновая лампа под шелковым абажуром создавала в комнате зеленый полумрак.

Георгий придвинул к распахнутому окну кресло и, усадив в него Дашу, сам присел на мягкий валик-подлокотник рядом, обняв ласково девушку за плечи.

У ворот дома, напротив, старый чех курил трубку и внимательно слушал звуки русской гармошки, доносившиеся с площади.